Я уже опустился на колени и протянул к ней свою руку, чтобы осуществить задуманное. Свою руку, такую огромную руку, размером с её голову, как вдруг заметил, что она плачет. Плачет во сне. Но не так, как делают это маленькие дети со всхлипами и истерией, а как суровые воины, молча, роняя тяжелые капли слёз из глаз. Соленые капли текли из-под её длинных, густых ресниц и убегали вниз по щекам, оставляя после себя влажные размыто-грязные дорожки. Эта семилетняя девочка, которой было ещё тяжелей, чем мне, мужественно прятала свои слёзы, разрешая себе тихую слабость, только во сне. Я, глядя на свою большую ладонь, занесенную над её головой, разжал пальцы и осторожно погладил девочку, взъерошив словно гребнем её волосы. Она вздрогнула всем телом и напряглась, сжавшись в комочек еще сильнее, но я продолжил её гладить, чувствуя исходящий от неё жар. И она постепенно расслабилась и вернулась в исходное состояние. Тогда я и услышал впервые от неё одно слово. Сказанное еле слышно, наполненное детской обидой и горечью слово. Она сказала: «Мамочка…».
Я заплакал. Сел рядом и зарыдал, закрыв своё большое лицо большими руками, и стал ронять свои большие слезы-капли, и моё большое тело сотрясалось от слёз. И тогда я понял, что никогда не брошу этого ребенка. Никогда не убью её. НИКОГДА. Я буду защищать её до последнего своего вздоха. Иначе, мне незачем больше жить.
***
Я уже не раз переправлялся через Неву после катастрофы и ничем кроме холодной воды не был удивлён. Зато теперь река резко изменилась. У нее стал другой характер. Её суровые черные воды теперь жили совсем другой жизнью. Вода дышала: быстро поднималась и опускалась, то становилась на несколько метров ниже, то выплескивалась далеко за пределы своего русла, выкидывая куски древесины и мусора. На Ладоге после взрыва появился и стал расти в размерах вулкан, который постоянно извергался, покрывая поверхность озера пеплом, сотрясая землю и воду, поднимая высокие волны, которые устремлялись и в русло Невы. Стена воды приподнималась над устьем, и неслась, сметая все на своем пути, теряя постепенно силу. Вулкан я видел сам, когда пытались с помощью плота уйти по ладожской воде, в которой больше не было рыбы, потому что она сдохла, как и почти всё живое, но бушующие сильные волны заставили наш отряд передумать.
К Неве мы попали по единственному, чудом сохранившемуся Комаровскому мосту, перекинутому через Большую Охту, речку, поспокойней чем нынешняя Нева. Хоть он и был потрескавшимся и местами обвалившимся, но стоял, выполняя свою функцию.
Я потрогал воду, которая скопилась асфальтовой яме у берега. Она была теплой, как парное молоко, и это было странно. Неужели за это время вулкан так разросся, что его лава нагрела всю воду в озере? Хотя, ничего странного. Я уже привык к странностям, которые последнее время стали активно себя проявлять в моей жизни. Даже демоническая школьница не производила уже на меня должного впечатления. Воспринимал я её только как склочную девку, с нечеловеческими возможностями и непонятной мне силой.
Течение Невы стало очень сильным, как у горной бурлящей реки с порогами. Так что говорить о том, чтобы преодолеть триста метров, отделяющих нас от противоположного берега, вплавь не стоит. Вода снесет нас на несколько километров в сторону и размажет о камни или остатки мостов. Девчонка, скорей всего, и плавать-то не умеет.
Что же делать? Думай! Думай! Думай!
В рюкзаке нашелся моток веревки метров на двадцать, но что с ним делать? Нужно пройти по набережной в поисках удобного для переправы места. Чутьё подсказывало мне, что такое все-таки имеется.
- Плавать умеешь? – Все-таки спросил я Свету. Но та отрицательно помотала головой, больше после той ночи она снова ничего не говорила.
- Ничего, может и не придётся. – Успокоил я ее, но она крепко прижалась к моей ноге и посмотрела на меня снизу, как на бога. С надеждой.
А я посмотрел в вечно моросящее небо, которого невидно из-за тумана, и глубоко вздохнул.
Я никого там не увидел….
***