Он был из тлинкитов, но изгнали из племени, изгнали из поселения и местных лесов за то, что он перестал чтить богов его отцов, за то, что мысли его были другие и взгляды на чужаков тоже: он любил белых, любил южан, а его племя – нет. Он сбежал ночью, прихватив лучшую винтовку, которую когда-то давно вождь забрал у убитого золотодобытчика из Сан-Франциско. Впрочем, при здешних условиях и по прошествии лет, лучшая винтовка стала далеко не лучшей, стреляла сама по себе, в самые непредсказуемые моменты, курок был надломан, а об осечках стоит вовсе молчать, но ружье ценилось очень дорого, дороже муки, соли, табака, порой даже дороже того же железа.
Изгнанный из племени Ааб-Ваак решил следовать своей дорогой, веря в свое предназначение, и так мы встретили друг друга, и двинули на неизвестную белым людям область. Ее знали только местные индейцы, и горсть инуитов.
Индеец сплюнул табак, и тихо шептал что-то, ловко трогая мою одежду. Та была сухая и теплая: невиданная роскошь здесь, где одер смерти наступает на пяты.
Я быстро накинул на себя парку с мехом наружу, Ааб-Ваах добротно ее высушил, и мы принялись есть. Больше всего на свете он полюбил хлеб и кофе, потому что это было редчайшее и дорогое лакомство. Я пил кофе с кружки, а он, по его же желанию, с алюминиевого котелка. Мы принялись есть пеммикан с хлебом, запивая горьким кофе, и я чувствовал, что добился полной свободы и независимости от жизни здесь, где жизнь так и рвется с меня наружу. Он рассказывал мне, как переворачивался в шторм на своем каяке, когда охотился на тюленей, ведь без мяса, шкур и жира тюленя здесь жизнь очень трудна. Рассказывал, что до прихода белого человека до лося нужно было подкрадываться с копьем вплотную, и как винтовка сделала революцию в охоте. Он трогал мой нож, осматривал затвор винтовки, патроны крупного калибра, все новое ему. Он был божественным в своей простоте. Он был воплощением духа леса, такого девственного и свежего, такого жаждущего нового, всего-всего, ему было всегда мало того, что он знал, что он понимал, он стремился познать больше.
И я понимаю.
Набравшись сил, я стал рассказывать ему о своем родном городе, о Бостоне, где все хоть и расцветало, набиралось сил и набухало как деревья по весне, но цена тому всему – ложь, убийства, и вся эта буржуазная вонь была непонятна ему, и стал я рассказывать о кораблях, ведь он мне так и не верил. Рассказал я ему за доброго капитана, которому я понравился, и с которым я очень сдружился в дороге.
- Он был человеком дела, таким, который в ответе за свои слова, а силы в нем было как в Юконе весной, Ааб-Ваак. Хороший человек, слишком хороший для этого мира.
- Волк-Из-Степей, Билли, а ты хороший человек? – он улегся у костра, очень близко, чтобы подкидывать в него ветки и не отдаваться во власть холода. Его пытливые глаза снова уставились на меня, раньше, в кабаке, это мог бы быть вызов, но нравы севера другие, это дружественный взгляд, любвеобильный взгляд, домашний, таким взглядом скво встречают в чумах мужей с охоты.
- Хороший ли? Не знаю.
Тишину прервал резкий треск костра и взлетевшие вверх угольки, и мы оба, засмотрелись на них, словно дети.
- А ты, Ааб-Ваах, хороший ли ты человек?
- О, Волк-Из-Степей, я не могу ответить тебе, ведь я не знаю.
Но я знал. За эти два дня незнакомый мне чужак сделал для меня больше, чем многие друзья за всю жизнь.
Я знал, что он хороший человек, и живет он тем, что рвется из него наружу. Ничто его не волнует, он витал в своем эфире, холодном и смертельном, играя в свою странную, авантюрную игру, правила которой стал понимать и я.
- Билли, а что такое счастье? – спросил он, и посмотрел на меня, ведь у них это понятие имеет совершенно другой смысл чем у нас, южан.
- Счастье – это иметь что-то, это давать и получать, любить, жить и улыбаться миру.
Ааб-Ваах легонько кивнул, улыбнулся, и лег на спину. Он смотрел на серое небо; оттуда как раз стали падать маленькие белые хлопья. Улыбка не сходила с его уст, и я увидел человека свободного, человека по-настоящему живого.
- Билли, Волк-Из-Степей, а ты счастливый человек?
Я лег ближе к костру, натянул одеяло до шеи, укутавшись в него как паук в кокон, чувствуя, как сытный пеммикан согревает меня. Где-то близко сосна скинула с себя тяжелый груз снега, и он с грохотом упал вних. В небе играл огонь зимнего полярного сияния. Я смотрел на искры костра, которые летели на смертельную встречу мелкому снегу, я чувствовал, как этот же снег падает мне на лицо и тает, я чувствовал щеками холод вокруг, какой я не чувствовал никогда в жизни, и чувствовал приятное тепло от одеяла, и божественнее этого тепла я не чувствовал никогда за свои года. Я чувствовал гордость за проделанную роботу с картой, чувствовал себя по-настоящему собой, впервые за долгое время, впервые со времен отрочества. Счастливый ли я человек? Да я самый счастливый человек на этой земле! Ком подступил к горлу, и слезы навернулись у меня на глаза.