Уже несколько месяцев все командиры живут одной семьей в тех же халупах, у тех же костров на походе… Разговоры они между собою ведут чаще всего о женщинах, иногда о литературе, о музыке… Они научили его играть в преферанс, чтобы коротать время на стоянках. За картами Крамареву всегда кажется, что Каспаров неправ, на каждом закрытом заседании коллектива поднимая вопрос о повышении бдительности. А Алексей просто не любит бывших офицеров…
— Первое, огонь! — донесся из кустов далекий выветрившийся голос. Глухой удар, и ход снаряда. Крамарев ускорил шаги. Тропа увильнула от прямого провода, но Крамарев шел теперь на голос.
Большим человеческим гнездом посреди высоких лозняков залегали телефонист Прахов, разведчик Федоров, командир дивизиона и Сверчков. Командирское тело скрыто в лозах, только длинные ноги тянутся к телефонному аппарату. Крамарев поздоровался и подполз к командиру. Раздвинув упругие, как пружины, кусты, он просунул голову наружу. Холмы и дальше шли волнами, ниспадающими в глубокую долину реки. На песчаном косогоре крохотная деревушка. Обойдя огороды, река укладывала свои петли меж холмов до самого синего леса на горизонте.
Скрываясь в узких долинах, в лозняках, стрелки ведут бой. Ружейная стрельба то стихает, то нарастает вновь. Тогда над лозами часто вспыхивают звенящей дрожью пули. Но все-таки не понять, где именно стреляют.
«Как бы это спросить, чтобы не обнаружить свою неопытность?» — думает Крамарев.
— Смотрите, за деревней накапливаются белые…
Крамарев бросил папиросу и приник к биноклю.
Да, по улицам пробегают маленькие человечки. Не рассмотреть, в чем они — в кожанках или в английских шинелях, офицеры или эстонцы?
— Шрапнелью… достанем?
Это сгоряча. Сердце забилось чаще. Вот это и есть война!
Над деревней, высоко-высоко, там, где дорога журавлей и белых гагар, стали в ряд три облачка. Три далеких звука.
— О-пять в небо! — сказал Аркадий. — Всех святых перебьют. Портят только снаряды.
Внизу неожиданно близко раздалось «ура». Пули зазвенели чаще. Встал над всем треск кашляющего пулемета. Крамарев поднялся. Сверчков лениво повернул голову.
— Наши? — спросил Федоров.
— Наши «ура» не кричат, — решил почему-то Крамарев.
— Кто вам сказал? — спросил Аркадий. — А что же они кричат — «банзай», что ли?
— А впрочем, действительно кричат, — согласился Крамарев и тут же вспомнил, что сам он на учении в школе не раз кричал «ура».
В кустах показалась папаха разведчика Панова.
— Ну, как там? — спросил Аркадий.
— Обратно белый в деревне… Народ посбегал, старики в халупах запершись… А на середине улицы свинья лежит… Пуда три, наверное. Шрапнелью в бок, и нога перебита. Охотники уже ходили, а не взять — бьет белый и вдоль улицы, и от церкви.
— А я бы взял, — вскинулся Федоров.
— Поди возьми, — предложил, усаживаясь и закуривая, Панов. — Деревню займем, и свинья наша будет.
— А я сейчас! — Федоров азартно затягивал пояс.
— Сиди, сиди! — отозвался Синьков. — Никуда свинья не уйдет.
— Дозвольте, товарищ командир. Себе ножку, а тушу на кухню.
— Пустить, что ли? — не оборачиваясь, спросил Аркадий.
Никто не ответил.
— Только ты выжди, когда деревня не будет под обстрелом.
— Тогда все охотники будут, — рассмеялся Панов. — Может, ее и сейчас уже нет.
— Я в момент! — сказал Федоров и нырнул в кусты.
— Пошел и я, — вдруг сказал Панов.
— И тебе ножку? — крикнул вслед Сверчков. — Ничего на кухню не оставите…
— А если и я с ним? — сказал Крамарев. — Просто так, в первую линию…
— Имейте в виду, мы через час уезжаем, — сказал Аркадий.
Крамарев раздвинул кусты, где только что сидел Панов, и увидел мелкую тропу. Подобрав шашку, он побежал, как ему казалось, вдоль фронта. Тропинка отлого стремилась вниз по обочине холма. У одинокого дерева сидело трое раненых. Санитар, разбросав на траве бинты и сумки, перевязывал красноармейцу руку. Красноармеец смотрел на Крамарева, провожая его глазами. Поодаль дымила походная кухня. Кашевар на корточках подкладывал хворост в топку. Кони были в упряжке.
Голоса заставили Крамарева обернуться. На холме вдруг поднялась конная фигура. Приложив к глазам бинокль, всадник смотрел куда-то вперед. Строгий, высокий жеребец прял ушами. Тревожно мигая, глядел туда, где гремели винтовки. Всадник был в кожаной тужурке и кожаном картузе. Крепкая, рука держала повод. Он был мужественно красив, статен и нервно настроен. К всаднику подскакали, должно быть, отставшие верховые на низкорослых лошадках. На тяжелой кобыле подплыл спокойной рысью грузный, с седыми усами и бритым подбородком старик.