Ирина Белогурова
Лицом к лицу
Торба-жители или Авоськавцы
Жизнь не так умна, как кажется… даже самому умному.
— Ни в коем случае! — отрезал сторож, одновременно отрезая кусок какой-то мягкой, словно ненастоящей, жёлтой колбасы. — Хфилософу, который против того, что ничего не нужно, всегда всего мало… вот так… бывает.
— Да как же это? — Свирид Петрович приподнял свои густые чёрные брови, словно грозовые тучи.
— Как это… — передразнил его сторож, — вот так это!
— Ну как? — Свирид Петрович взялся за бутылку.
— Ты думаешь, Свирид Петрович, — сторож почему-то покраснел, — что он, тот хфилософ, зря от всего отказался, чтоб ему пусто было, чтоб ему пусто было? — Сторож удивлённо посмотрел на свои интонации. Свирид Петрович тем временем налил полный стакан и, слегка пролив на стол, произнёс:
— О! Ого!
— Неужели ты не понимаешь, Свирид Петрович, хотя бы про водку?
— Что?
— Почему они, то есть эти философы, её не пьют?
— Да разве? — Свирид Петрович удивился по-детски.
— Ну, стараются… — сторож скривился.
— Да разве? Вы же знаете Макара Васильевича… э… Голгофия?.. — Сторож сморщил лицо, словно скомканную бумагу. — Он пьёт, да ещё как! — На этот раз и усы Свирида Петровича взлетели вверх. Сторож на мгновение отвернулся (за мыслью):
— Да разве он хфилософ, Свирид Петрович? — Сторож словно жалел своего товарища.
— А кто же? Не работает, что-то пишет… чудак, настоящий хфилософ! — разговор, как глупая кобыла, свернул с дороги домой. Сторож взялся за подбородок. Свирид Петрович подхватил инициативу и развернулся:
— Вы слышали… что он сделал Якову Кузьмичу? — Сторож закрыл глаза ладонями. — Берите… — Свирид Петрович поднял стакан, — сейчас будет… — Сторож (Иван Антонович) осторожно поднял полный стакан «философской печали». Дзинь! Они глухо ударили стаканами, словно по колоколам.
— Вот оно как, — смачно прицокнул языком Свирид Петрович, — Яков… тот… дьякон, ну вы знаете, очень… — Свирид Петрович кашлянул, — очень верующий, ну вы знаете… Человек тихий, но упрямый, как… ну, как Бог… — Иван Антонович дёрнул чубом.
— Что? — Свирид Петрович заморгал. — Так вот… где-то в страстную… или во вторник, идёт себе домой Яков Кузьмич…
— Может, вам домой пора, а я вас задерживаю, так идите, Свирид Петрович, я тут сам… — Иван Антонович уже раскаивался, что позвал к себе «слишком уж быстро тяжелеющего» Свирида Петровича.
— Нет, мне не надо, жена уехала, я у вас и заночевать… могу, — ответил Свирид Петрович со спокойной радостью.
«Так оно и бывает», — подумал Иван Антонович, — «начал пить… глотай!»
— А я, может, сам здесь не останусь, — сторож слишком поздно прикусил язык.
— Да что вы? — Свирид Петрович, напуганный своим спокойствием, посмотрел на сторожа, пытаясь вывести совесть на свои (теперь) бисерные глазёнки.
— Ну, как не останусь… то есть не в полном объёме… — На этот раз Свирид Петрович попытался испугаться по-настоящему (ничего не вышло даже близко). — Я имею в виду, Свирид Петрович, что спать не буду, а буду ходить, ходить, сторожить…
— А… — обрадовался (снова не всерьёз) Свирид Петрович, — ходите, вы мне не помешаете, я как захраплю… так до поздних петухов…
«Господи правый, что за бесёнок такой?», — Иван Антонович отчаянно пытался избежать теперь диспута, который сам же и начал. — «А ну-ка я его по-настоящему…»
— Так вы философией интересуетесь, Свирид Петрович, всерьёз или как? — «Всерьёз…?» — Под усами ужом мелькнула «почти настоящая улыбка Ивана Антоновича».
— А как же! — Свирид Петрович вмиг преобразился в трезвость, да ещё и в какую-то моральную.
— Кого любите? — сторож продолжал наступать, но уже как те сапоги с горы… набирая скорость… на выдержку подошвы.
— Кого я люблю? — «Да что он, играет со мной, что ли? — Иван Антонович начал потихоньку звереть».
— Я люблю… — Свирид Петрович сделал задумчивую и не совсем тактичную паузу, — я люблю… Ницше…
Иван Антонович не понял, что было бы лучше в этой ситуации — сидеть или стоять? Он начал кашлять, всеми силами пытаясь скрыть свою неготовность к такому «ученику».
— Люблю Ницше, Иван Антонович, люблю… за его гуманизм люблю… Ещё люблю…
— Довольно! — рявкнул Иван Антонович.
— Чего это? — возмутился Свирид Петрович.
— Довольно, прошу вас… — у Ивана Антоновича начался приступ астмы.
— Но не того Ницше, которого где-то там кто-то напечатал… — как ни в чем не бывало продолжал Свирид Петрович, — а того Ницше, который главный свой труд написал уже потом… после… — Иван Антонович начал кашлять с кровью.