Илья Афроимович Туричин
Лида Матвеева
Лида сидела на старом скрипучем стуле у небольшого чердачного оконца и покачивалась. Она любила покачиваться и слушать, как скрипит стул: «Пи-и... пи-и...» Словно птица щебечет.
Увидела бы бабушка, непременно сказала сердито:
— Не елозь. Не капель.
Но бабушка на огороде который раз перекапывает картофельник. Там уж и самой малой картошины — с горошину — и то не осталось. А бабушка всё копает. Верно, забыться хочет в работе.
«Пи-и... пи-и...»— поскрипывал старый стул, а Лида прислушивалась к скрипу и вспоминала...
Ещё до войны приехала она к бабушке сюда, в Подмосковье, на каникулы.
Несколько месяцев всего и прошлого с того дня, а кажется, было это давным-давно!
Бабушка встретила её на Ленинградском вокзале в Москве. И пока перебирались на автостанцию, Лида восторженно смотрела на московские улицы, залитые жарким летним солнцем, шумные, весёлые.
Потом ехали в автобусе до Рузы.
Потом на лошади до Иванова. Лида закрывала глаза, подрёмывала, и виделась ей сквозь сон весёлая, яркая столица.
А потом началась война. Бабушка не пустила Лиду в Ленинград, домой, к маме.
— Не бывать Гитлеру здесь. Погонят, — говорила она убеждённо.
Лида даже начала было учиться в местной школе.
Но фашисты всё-таки пришли.
Днём и ночью грохотали где-то возле Рузы пушки. Выли самолёты. Ревели моторы машин.
Фашисты рвались к Москве.
— Всё равно не пустят,— твердила бабушка.— Не бывать Гитлеру в нашей Москве.
По ночам Лида слышала, как бабушка ворочается и вздыхает, и всхлипывает от горя.
«Пи-и... пи-и...»— поскрипывал старый стул, а Лида думала и смотрела в оконце.
За оконцем пустая, словно слепленная из грязи, улица. И избы, словно сложены из обгорелых спичек, мокрые, тоскливые. Это потому, что идут дожди, и ещё потому, что война. И даже деревенская улица и старые избы тоскуют в неволе.
И пусто-пусто, даже курицы не увидишь.
Вдруг Лида заметила какое-то движение вдали, у края деревни. Словно бы кто-то дорогу перебежал. Кто-то серый.
«Пи-и...» — скрипнул стул и замолк. Лида потёрла ладошкой пыльное стекло.
Показалось?
Нет... Вот ещё одна серая фигура, за ней ещё и ещё... Немцы... Обычно они входили или въезжали в деревню не прячась. Ловили свиней, кур, уток. Тащили подушки, платки — всё, что под руку попадёт.
Отчего ж сейчас они перебегают улицу крадучись и скрываются в поросшем ольхой овраге?
Верно, затеяли что-то. Что? От кого они прячутся? Почему прячутся?
Лида прижалась носом к холодному стеклу.
Два советских танка, сердито рыча и переваливаясь через кочки, двигались лесом.
Передний танк вёл старшина Иван Мороз, опытный, бывалый танкист. Лицо у него было тёмное, обветренное. Над карими глазами нависли рыжеватые клочкастые брови. На гимнастёрке горели два боевых ордена.
Другой танк вёл сержант Алёша Сенцов, молодой, голубоглазый, с ямочкой на подбородке, застенчивый парень.
Алёша мечтал о подвиге, был влюблен в старшину Мороза, старался во всём подражать ему. Даже говорил с хрипотцой, как старшина.
Лес был рыжим. Прямо на раскисших дорогах росли грибы. Их никто не собирал. Они падали на землю огромными мокрыми блинами.
Алёша вёл свой танк, как было приказано: по следу впереди идущего. И напряжённо следил, как из-под его гусениц выползает нарезанная на кирпичики тёмно-коричневая земля. Будто танк раскладывал на дороге крупные «буханки хлеба».
Алёша родился в Москве, мальчишкой жил на даче недалеко отсюда, возле самой Рузы. И вот сейчас он вёл машину по родному Подмосковью, узнавая и не узнавая его.
Танки шли в разведку. Дикой и нелепой казалась сама мысль о том, что рядом, в Рузе, фашисты. Их танки, их пушки, резкая картавая речь, звонкие каски, короткоствольные автоматы. Нелепо и обидно.
Танки вышли из леса. Старшина прибавил скорость. И Алёша прибавил.
Впереди показалась деревня.
«Это и есть, верно, Иваново», — подумал Алёша.
Они влетели в деревню, разбрызгивая в стороны мутные лужи. Водители внимательно вглядывались в смотровые щели. Пулемётчики были наготове.
В центре села, на вязком перекрёстке, старшина Мороз остановил свой танк, но мотора глушить не стал. Рядом с танком старшины Алёша поставил свой. Откинулись крышки люков. Старшина высунулся.
— Вроде тихо.
Из ближайшей избы выглянула старуха. Ошеломлённо уставилась на алые звёзды на броне и алые звёздочки на шлемах.
— Что, бабушка, глядишь? Не узнаёшь? —ласково спросил старшина.