- Только ты, - наконец выдавил он, и это явно стоило ему больших усилий, - Ты единственная, чей разум не пострадал. Именно поэтому, мы так нуждаемся в тебе. Вероятно, ты - наша единственная и последняя надежда докопаться до правды.
Я ощущала себя так, будто земля ушла из под ног, и меня разом охватило головокружительное тошнотворное чувство.
- Андрей говорил, что вы допрашивали тех, кто остался в живых...Что вы от них узнали, что случилось на Мельнисе до взрыва, что их показания во многом сходятся, а значит, это правда! А сейчас вы заявляете о каком-то коллективном помешательстве?!
- Мы допросили каждого, кто был хоть в какой-то степени вменяем, чтобы понять наши вопросы. Мы продолжаем это делать и сейчас, - спешно ответил Алик, - Многое из того, что мы узнали из их рассказов и в чем их показания совпадают, похоже на правду. Мы склонны в это верить. Например в то, что кристанские миротворцы были на Мельнисе несколько дней, что они допрашивали жителей базы, что они кого-то искали...Это подтверждают и наши данные.
- Если показания кажутся вам логичными, в чем проявляется их безумие?
Бросив на меня пронзительный взгляд, Питер облокотился спиной на стену у двери и скрестил руки на груди.
- Сначала мы не понимали, - на удивление серьезно ответил он, - Те, кто выжил, вели себя вполне нормально. Они отдавали себе отчет в происходящем. Были несколько человек, что отрицали смерть близких, проявляли излишнюю агрессию, но мы списывали это на психологическую травму, - на несколько мгновений парень поморщился, после чего продолжил, - А потом...потом даже те, кто поначалу был в здравом уме начали вести себя все более и более странно. Они разговаривали с покойными родственниками и знакомыми и не верили нам, когда мы говорили, что рядом никого нет. Периодически они словно и вовсе забывали о том, что с ними произошло, где они находятся и от страха впадали в истерику. В самых тяжелых случаях некоторые из пострадавших и вовсе забывали, кто они на самом деле, назывались чужими именами, рассказывали истории, которых с ними никогда не происходило и делали это настолько правдоподобно и убедительно, что мы перестали понимать, где правда, а где извращение сознания. И тогда нам пришлось...
- Использовать хертон, - упавшим голосом закончила я, - Вы начали детально проверять показания каждого из них и поняли, что больны все.
Питер кивнул.
- В той или иной мере...
Пытаясь осмыслить ужас услышанного, я обессиленно потерла глаза у висков.
- А я? Вы уверены, что я в здравом уме?
- Твои воспоминания настоящие, - подтвердил Алик, - Хоть и не полные.
Хоть и неполные...От распирающего гнева на себя и свою беспомощность я с силой ударила кулаком по стене.
- Когда ты упомянул вчера, что часть пострадавших на Мельнисе полностью лишились рассудка, я и подумать не могла, о каких масштабах ты говоришь, Боже...- я в отчаянии посмотрела на юношу, - Сколько еще секретов мне нужно узнать перед тем, как вы начнете говорить говорить правду с первого раза?!
- Вчера ты и так пережила слишком много, - спокойно отозвался Алик, однако в его голосе послышался металл, - Ты была не готова.
Питер горько усмехнулся, но ничего не сказал. Мимолетно проведя широкой ладонью по волосам, он отвел взгляд.
– Молчание никого не спасает, Алик, - отрезала я, - Ты думаешь, что таким образом оберегаешь людей, но со временем все становится только хуже. Правда, какой бы ужасной она не была - реальность, с которой рано или поздно придется столкнуться. И к этому тоже нужно быть готовым. Нет ничего хуже неизвестности.
Ответ юноши мне так и не удалось расслышать. Опередив его на долю секунды я нырнула в палату сорокового отсека и еще до того, как он или Питер успели среагировать и войти следом, услышала, как механическая дверь захлопнулась у меня за спиной .
Глава 6. Слава Десяти
Михаил Перх был человеком неординарным. Так о нем говорили пилоты-напарники, коллеги из исследовательской группы и даже знакомые из администрации. Образцовый семьянин, пилот со стажем в тридцать лет и помимо всего прочего редкий ценитель художественного искусства – поистине тонкая и творческая натура, которая уж слишком сильно не вязалась с его совсем не тонкой и не творческой сферой деятельности. Человек неординарный – мимолетная ленивая лесть на грани с иронией, которую Михал Перх слышал так часто, что однажды и сам начал в нее верить. Его выдавали мимолетный блеск в глазах и легкая, еле-заметная самодовольная полуулыбка. Особо наблюдательные льстецы замечали - ему нравилось, как это звучало: не слишком приторно, не слишком нарциссично и не слишком пафосно, с должной толикой скромности и великодушия. Человеком выдающимся Михаил Перх знал, ему никогда не стать, другое дело – человеком неординарным.