– Что означает этот жест? – спросил меня Андрей, когда мы поднялись в воздух, – Тот, что ты показала Доре?
Он сидел напротив меня, и его глаза светились любопытством в сумраке кабины. Я подумала о том, что черное защитное обмундирование поразительно ему шло – словно юноша всю жизнь провел в скитаниях по галактике и оно стало его второй кожей.
– Это означает я с тобой умом, – я вновь дотронулась до лба, после чего перевела руку вниз, – и сердцем. Этот знак в свое время придумал Рейнир еще до восстания. Когда отправляешься в неизведанные системы, никогда не можешь быть уверен, что вернешься, и слова прощания кажутся…неправильными. В этом движении сосредоточено именно то, что хочется сказать другу, когда знаешь, что возможно, никогда его больше не увидишь. Рейнир прощался так со своей командой, и в какой-то момент этот жест стал популярным, если можно так сказать, – я грустно улыбнулась, – Неожиданно мы все чаще стали замечать его у других геологов, а с началом восстания он приобрел новый смысл.
Андрей странно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Вспыхнувшая голограмма рядом с сидением известила нас о том, что мы успешно преодолели атмосферу планеты и вышли в открытый космос. На несколько секунд я задержала дыхание, наблюдая, как пятая планета Анаксонской звездной системы стремительно уменьшается, утопая в холодном мраке галактического пространства. Будоражащее нетерпение приятными волнами разливалось по телу – я уже и забыла, какого это вновь чувствовать эту опьяняющую свободу, вперемешку со страхом и надеждой, будто все твое существо оказывалось на ладони вселенной, проверяющей тебя на стойкость.
– Почему ты перестала летать? - голос юноши вывел меня из размышлений, – Ты говорила, что участвовала в экспедициях до того, как попала на Мельнис, к тому же вместе с Триведди - впечатляющий опыт. Так почему перестала? Разве ты это не любила?
– Любила больше всего на свете, – тихо ответила я, приложив пылающее лицо к ледяному стеклу, – Каждый раз, когда отправляешься в очередную миссию, словно переворачиваешь страницу, получаешь новый шанс сделать что-то важное, возможно даже…великое, что искупит все неудачи до этого. Это момент, когда ты понимаешь, как условны и мелочны все правила и законы, и что знание их тебя не спасет ни от внезапного столкновения с астероидом в слепой зоне, ни от сюрпризов гравитации при попадании в атмосферу неизученного небесного тела. И тогда тебе остается только вера – в себя, в удачу, да во что угодно, – вздохнув, я отвела глаза, – и иногда ты начинаешь верить так сильно, что забываешь обо всем остальном и совершаешь катастрофические ошибки.
Воспоминания нахлынули мгновенно. Даже спустя два года боль от них по-прежнему была невыносимой, и я с силой сжала в ладони футляр маленького складного ножа, который в напутствие подарила мне Дора – это было единственное, что оказалось под рукой. Андрей не спускал с меня внимательного взгляда, который словно пронизывал насквозь, против воли вынося на свет и тем самым обличая каждую часть моей души, что я так хотела скрыть.
– Мы все совершаем ошибки и нам ничего не остается, как всеми силами пытаться их исправить, чтобы заслужить прощение, – наконец, сказал он.
Я прямо посмотрела на юношу.
– А что, если не можешь простить себя сам?
Андрей не ответил.
– Я пыталась, – призналась я, после недолгого молчания, – Но один за другим проваливала все психологические тесты, которые раньше проходила с легкостью. Как только попадала в симуляцию, в лучшем случае каменела, в худшем – ловила панические атаки. На этом все и заканчивалось, – произнести вслух то, что я так долго пыталась отрицать было равносильно смирению с поражением, – Поэтому больше я не участвую в экспедициях. Я непригодна.
– Непригодна? – спросил парень, бросив на меня косой взгляд, – Поэтому попросила снарядить тебя на Мельнис? Непригодный геолог и бесполезный невежда – отличная из нас команда. Мы просто обречены на успех!
В его слабоосвещенном лице отразилась ирония, но впервые за все время в голосе юноши чувствовалась теплота. Наверное, это была роскошь – видеть Андрея без стеклянной стены холодного равнодушия, что он выстраивал каждый раз, когда оказывался среди других людей. Вероятно те, кого он любил, знали его совсем другим: с ними он расслаблялся, был мягок, шутил, даже улыбался…Я подумала, что никогда не видела, как он по-настоящему улыбается. А в следующий момент в памяти вновь возникла его комната в день нашего знакомства – тусклый свет, фортепьяно и яростные, беспощадные зеленые глаза парня на перекошенном от ненависти лице – тогда он тоже был настоящим. И это была еще одна правда.