«Зря ты ищешь здесь ответ на свои думы тяжкие, Селивёрстушка, зря сердце мучаешь… Дух Аввакума давно отлетел, крест — лишь память о нем… Истина его теперь в книгах и в сердце людском, вот там и ответ ищи… Да начни с дома собственного, с мельницы, глядишь, и найдешь там скорую утеху сердцу, облегчение мыслям своим…»
Он и слова проронить не успел, как видение тут же рассеялось, а ствол креста вновь обрел свой приземистый, вросший в снег вид, будто и не бушевало пламя, и не светился он изнутри огненным светом…
Селивёрст Павлович немало подивился словам Лиды, пытаясь понять, что же может быть такое в его избе, чтобы он не знал. Но на следующий же день поспешил на мельницу…
Долгой дорогой, на пешем ходу, он все перебрал, все передумал, однако ответа подходящего, что могла иметь в виду Лида, не нашел. Смутное предположение теплилось, что тайна, возможно, в книгах Шенберева. Но те, что были в избе, он знал, можно сказать, наизусть… Правда, та часть, что оставалась в ящике, который он много лет назад перевез на мельницу, была вне его внимания. Он почти к ней не прикасался, даже вспомнить сейчас не мог, когда последний раз открывал ящик. Тем более что стоял он в летней, чердачной комнатке, куда они, еще тогда, с Егорушкой, его подняли на веревках, да и забыли о нем. Даже лестницы подходящей Селивёрст Павлович на этот воображаемый второй этаж не собрался сделать. В жаркие летние ночи там обыкновенно спал Юрья, но он поднимался по лестнице-времянке, которую ему приставлял на эти дни Селивёрст Павлович.
«Пожалуй, этот ящик… Там, помнится, что-то было и кроме книг. То ли письма, то ли записи». Чтоб не ворошить прошлое, Селивёрст Павлович никогда не заглядывал в них. «Откуда же знает Лида? — с удивлением думал он. — Может, он рассказал ей. Интересный человек, этот Шенберев… Вот с кем поговорить бы…»
Почувствовав реальность своих предположений, он заспешил, хотя и так шел добрым, быстрым шагом… Уж недалеко от поворота с Мирского тракта к мельнице ему встретился секретарь сельсовета Алексей Леонидович Жданов… Поздоровался, остановился, будто хочет что-то спросить, да не решается. Селивёрст Павлович поинтересовался, больше из вежливости, для дорожного разговора, откуда тот идет и куда…
— К тебе, Селивёрст Павлович, собирался завернуть. Да сомневался, на месте ли ты, слышал, что ушел Варфоломея хоронить…
— Ты ведь как вернулся с войны, не бывал у меня?
— Да, не приводилось… Без дела к тебе не пойдешь, а по делам председатель сельсовета ездит…
— Знамо-знамо, мы без дела нынче в гости не ходим. — Селивёрст Павлович скупо улыбнулся в бороду. — Такую-то деловитость вы с войны, пожалуй, принесли… А раньше мы любили ходить по гостям… С доброй душой посидеть за чаем — какая радость. По-моему, это чисто русская привычка или только наша, северная, Алексей Леонидович? Ты теперь свет дальний видел, должен знать…
— Да, какие-то мы вроде, как по-нашему, по-северному, замороженные вернулись с войны, вялые, сил еще не хватает, что ли. Вот и плохо гостюем…
— И это возможно, помню, после гражданской до того смурной был… Ну, да чего стоим? Раз в гости идешь — пойдем гостить.
Они скоро дошли до мельницы. Селивёрст Павлович растопил печь, поставил самовар, спустился в погреб, достал холостяцкий провиант — грибы, капусту, ягоды, варенье. Усадил гостя за стол, а уже тогда и рассмотрел его повнимательнее. Отца его, Леонида Петровича, он знал хорошо, еще в свое время по работе в сельсовете. Засулье всегда входило в Лышегорский сельсовет, а Леонид Петрович, когда создали колхозы, засульским председателем долгие годы был, вплоть до войны. Ушел в сорок первом и сразу же погиб под Москвой… Алексей Леонидович, отметил Селивёрст Павлович, мало похож на отца. И, несмотря на солидный фронтовой стаж, выглядел совсем мальчишкой.
— Тебе, должно быть, чуть-чуть за двадцать? — решил уточнить Селивёрст Павлович.
— Двадцать два…
— И с сорок второго воевал?
— С конца сорок второго. Я на Белорусском, а потом на Берлинском направлении был…