— Сердце твое отошло, подобрело. Поговорю с мужиками, авось и склоню их в твою пользу…
Но Афанасий Степанович и слушать не хотел, даже обиделся на Селивёрста Павловича:
— Что-то уж больно ты добрый, Селивёрст, едёна нать, — сердито выговаривал Афанасий Степанович. — С такой уступчивостью, чай его вдоль, не то что новый табун не заведем, но и старый растеряем… Сегодня, чай, медведь будет, чую я, чую, едёна нать, никуда не денется, не перехитрит, придет…
И он пошел вон из дома, хлопнув тяжело дверью, и разговаривать больше не стал.
Ефим Ильич, тот, конечно, спокойнее отнесся к предложению Селивёрста Павловича, но вовсю уверял, что нам стоит еще ночь подождать, а вдруг не выдержит косолапый…
Селивёрст Павлович развел руками, сказал, что мы с ним в одиночестве остались, надо согласиться с мужиками…
Я опять глядел на дорогу. Низко, над самыми верхушками сосен, почти на уровне лабаза, повисла луна, но свет был тусклый, не яркий, словно ее завесили шторкой.
На душе было довольно тоскливо: гибель Вербы, болезнь Тимохи, ночи ожидания на лабазах измотали, утомили и поубавили напористости, отчаянной нетерпеливости в охоте на медведя. «Пусть уж лучше все кончается скорее, чтобы тихо-мирно похоронить Вербу и навестить больного Тимоху…»
Я пришел в себя, когда выстрел уже прозвучал. Неужели прокараулил?!
Оглянулся, у Селивёрста Павловича из дула дымок идет, а впереди, перегородив ручей, лежит медведь. Вскинув ружье, Селивёрст Павлович заспешил вниз, я следом за ним. А когда спустился на землю, к медведю уже бежал и Афанасий Степанович, и спешил Ефим Ильич.
Но тут эдакая оказия приключилась. До медведя им оставалось, может, еще шагов десять. Он вдруг вскочил и стремительным, мощным рывком, как огромный бык, кинулся им под ноги. Они от неожиданности отпрянули, даже ружья на изготовку не успели взять. А медведь мимо них одним махом взлетел на опушку — и прямо на меня. Я оторопело смотрел на него, не двигаясь. И хотя прошла всего лишь какая-то доля секунды — для меня это была вечность. Я увидел рваное ухо, голыш на лбу и белый ошейник…
— Юрья, за сосну! — донесся истошный крик Селивёрста Павловича.
Но было поздно. Медведь боком резко оттолкнул меня, свалив с ног, и помчался напролом в лес, волоча подстреленную заднюю лапу.
В момент Селивёрст Павлович был рядом со мной и вслед удаляющемуся медведю выстрелил пару раз. Гнать медведя не стали, без собаки взять его даже и раненного было трудно, к тому же ночью. Да и возбуждены все были до крайности.
А когда более-менее успокоились, Афанасий Степанович спросил:
— Селивёрст Павлович, ты зачем, едёна нать, с лабаза сразу снялся?! — Но спросил как-то настороженно и недоверчиво. — Рано ведь ты, чай. То ли в медведя стрелять, то ли в тебя. Суетно вышло… И Юрью чуть не загубили с твоим легкомыслием…
— Так я же уложил медведя-то, Афанасий Степанович, уложил, лекрень его возьми. Рухнул, вижу, и лежит, ну, думаю, каюк медведушке. Если что, решил, добью в упор у ручья. А он, лешак, кадриль выкинул…
Однако говорил Селивёрст Павлович неуверенно, и в голосе его звучала какая-то надломленность.
— Уж больно ловко, — не унимался Афанасий Степанович, — медведь-то задурил нам голову, чай его вдоль… Не сговорился ли ты с ним, Селивёрст Павлович. Медведь до изгороди еще не дошел, а ты лупишь. И такой стрелок — вдруг в заднюю холку, вот, едёна нать, оказия…
— Да как же я с ним сговорюсь, — Селивёрст Павлович улыбнулся виновато, — не Лука же я Кычин, нечистой силой господь бог не наделил.
Мы с Ефимом Ильичом молчали, не вмешивались в разговор их. Но притворство медведя было неожиданным для всех. Потрясли находчивость и смелость его. Лихо он ушел из засады.
— Подождем до утра, — вполне миролюбиво предложил, Селивёрст Павлович, — авось этот хитрый лешак решит, что ждать мы его не будем, да и опять придет.
— Ну-ну, придет он, едёна нать, гляди, — по-прежнему сердился Афанасий Степанович. — Вот только если поблагодарить тебя, Селивёрст Павлович, за спасение, тогда, возможно, и придет.
— Хватит, Афанасий Степанович, — вмешался Ефим Ильич, — ты же все видел сам. Ну что говорить — промахнулся Селивёрст. А медведю только это и надо было. Благодарите судьбу, что Юрья жив остался. Это ведь диво какое-то: медведь пролетел мимо и не тронул его. А уж в какой ярости был…
Афанасий Степанович вроде бы согласился, хотя и ворчал еще что-то себе под нос. Но все-таки пошел на свой лабаз, и мы снова залегли.
«Значит, медведь-то все же Лидин, — думал я. — Вот незадача… Но тогда как же так? Он, оказывается, немилосердный. А возил меня на спине, ел со мной малину. И все же немилосердный. Как же все переплелось — и Верба, и Лида, и шатун».