…По настойчивой просьбе Афанасия Степановича они втроем провели на лабазах еще две ночи, я с ними уже не ходил.
Но медведь действительно так и не появился.
Верба стала отдавать падалью. Решили не ждать. И больше всех настаивал на этом Селивёрст Павлович.
На похороны собралось все Лышегорье. Так у нас ведется издавна: хорошая лошадь в последний час свой имеет честь не меньшую, чем человек… Люди, казалось бы, привыкшие за годы войны ко всяким самым горьким утратам, были потрясены гибелью Вербы, словно все село разом потеряло близкого человека.
Пришел и Тимоха. Все дни, пока мы караулили медведя, он метался в бреду. И только сегодня утром заговорил внятно, в сознании. Дома у него проговорились, что село хоронит Вербу, и удержать его уже было невозможно. Он пришел на могилу, хотя был еще совсем слаб.
Недалеко от конюшни в ближайшем перелеске положили Вербу в глубокую сухую могилу, обложенную на дне и по стенкам еловыми ветками. Горку насыпать не стали, разровняли песок и утрамбовали лопатами. Могилу выложили дерном, чтоб по весне тут образовалась мягкая зеленая лужайка. И столбик поставили. На дощечке, прибитой Афанасием Степановичем, под его диктовку крупными буквами с водянистыми химическими разводами я написал: «Верба, полутора лет от роду, загублена зверем — стихией природы». Про стихию я уж от себя прибавил. Мы долго еще оставались у могилы впятером — Афанасий Степанович, Ефим Ильич, Тимоха, Селивёрст Павлович и я. В сумерках вернулись домой.
Тимоха еще пролежал несколько дней в постели, однако здоровье его круто пошло на поправку, только по ночам иногда мучили кошмары, но уже не столь изматывающие. Он выглядел и лицом свежее, и бойчее зазвучал голос, как прежде живой, ехидный и жесткий. Когда я к нему приходил, с первых же слов он вспоминал Вербу. Тяжело нам всем было. Лишь Селивёрст Павлович все эти дни не проронил ни слова ни о шатуне, ни о Вербе. А сам я этого разговора с ним тоже не заводил.
Так прошло недели две, а может, и чуть больше. Выпал первый снег. Селивёрст Павлович собрался на мельницу, а я, как всегда, пошел его провожать до ручья Кобыляка. По дороге мы решили завернуть на могилу Вербы. За конюшней пересекли лесок и вышли на прогалину. Кругом чернела свежая земля. Столбик с дощечкой был откинут в сторону. Могила вырыта, на дне на еловых ветках лежала застывшая голова Вербы.
— Уволок-таки! Ты подумай, и тут взял верх. Выждал и уволок!
Селивёрст Павлович совсем беззлобно, лишь с тихой печалью, добавил:
— Эх! Верба, Верба! Горе ты наше, горе… Вот тебе и вербное счастье, вот тебе и вербное воскресенье, даже мертвой покоя не дают.
Я побежал в Лышегорье. Принес лопаты, мы вновь зарыли могилу, водрузили на место столбик с дощечкой. Постояли, обнажив головы, и двинулись к тракту.
— Вот тебе и шатун милосердный, покойников потрошит, лекрень его возьми. — Селивёрст Павлович горько ругнулся, он был совсем расстроен. — Да это я, старый дуралей, все еще сердцем живу, жалостью. Надо же ему было из лесу-то, лешаку, выскочить прямо подо мной. А как увидел рваное ухо да ошейник белый, ружье не наводится, и все. Ну, будто за меня кто-то метит не в затылок ему, а в заднюю лапу. Он ведь, пожалуй, не успокоится, так и будет всю зиму шалабродить… Верба ему аппетит разохотила, то и гляди теперь, залезет кому-нибудь в хлев. Ты, Юрья, скажи Ефиму, пусть покараулит.
Селивёрст Павлович вздыхал, и на сердце у него, видно, тяжело было.
— Неужели медведь лишь чутьем так ловко обхитрил нас? Ведь во всех его действиях больше было разумного…
— По его месту в природе и ум ему воздан, — ответил мне Селивёрст Павлович. — Все же он властитель леса, лекрень его возьми, — он чертыхнулся опять сердито на свою жалость. — А чтоб он делал без ума, как бы властвовал… Тогда любая, мало-мальски юркая живность могла бы его вокруг носа обвести. Так в природе, Юрья, не заведено. Видишь, у ручья как он в одно мгновение все оценил: люди бьют сверху и сзади. Хоть и промазали, лапу пробили, но их там не возьмешь. И бежать некуда, второй раз могут не промахнуться. Э-э как! Он разом и плюх в ручей. Далеко не всякий человек так быстро сообразит. Он затаился и ждет, когда охотники на землю спустятся и к нему подойдут, уж тогда можно хитростью обойти человека или в открытой схватке помериться: кто кого возьмет. К этому он тоже был готов. А получилось все складно, будто и впрямь мы с ним договорились, как его вызволить. Вот Афанасий Степанович и заподозрил, тут что-то нечисто. Нехорошо, Юрья, получилось… Разошлась у нас душа с умом…