— Почему я никогда об этом не слышал? — удивился Ефим Ильич.
— Так ведь чего доброго, а падаль-то вспоминать кому охота. Жила мразь, да на воде сгорела и на огне ее унесло, и вспоминать нечего. А у меня-то своя печаль светлая, Марьюшка, и так ее помянешь, и эдак помянешь, а зайдет сердце злобой, так и Пузана вспомнишь, и старуху, тришкин ей кафтан, пусть ей, лешачихе, земля никогда пухом не будет. Так вот и живу, и маюсь. Все после того боя, а ты говоришь — не воевал. С меня и одного хватило на всю жизнь. Уж така, видно, судьба моя…
И в эту минуту я еще больше полюбил Тимоху, сочувствуя ему всей душой. Хотя прежде ни он, ни Егор Кузьмич, ни Селивёрст Павлович при мне никогда этого не рассказывали, но я всегда считал, что Тимоха, несмотря на свою резкость, ехидство непомерное, лукавство, человек добрый, сердечный.
— Ты давай, Ефимушка, теперь про себя сказывай. — Тимоха долго не мог ехать молча. — Мой сказ, видишь, короткий, на дорогу целую не хватило. — Он грустно и легко улыбнулся, видно, за столько-то лет перегорело в нем горе…
— У тебя небось поинтереснее нашего, всякое случалось?
— Давай, Ефим, чай, куролесь что-нибудь веселое, — откликнулся Афанасий Степанович, — от Тимохиных бед у меня под тулупом спина стынет…
Ефим Ильич смутился и сказал неуверенно:
— Да вы ж все знаете, сколько я вам рассказывал, целые вечера напролет.
— А то, что знаем, чай, и не говори, — охотно согласился Афанасий Степанович, — про Днепр исключи, про Буг тоже, и про Курскую мы слышали. Как ребята в Прохоровке стояли, помним и, чай, как фашистские танки шли на вас полным ходом, скорости не сбавляя, а вы лупили их до красноты орудий, до мякоти дул.
— Да ты, я вижу, лучше меня все знаешь, — улыбнулся Ефим Ильич, — словно рядом в одном окопе был.
— Ефим, ты давай-ка сегодня про Херманию, туда, ближе к Победе, — предложил Тимоха, — там дни-то были уж повеселее, солнце Победы полной зарей поднималось. Как нас жали к Москве, не надо. Давай про Херманию, как мы там Победу добывали…
— Может, тебе, Тимоха, чай, еще и без смертей? — добродушно улыбнулся Афанасий Степанович. — Больно ты охоч до грома оркестров.
— Война без смертей не бывает, как святки без девичьих поцелуев, ты, Афанасий, меня не подкалывай, все бы тебе только вышутить хороший разговор.
Ефим Ильич придвинулся спиной к Афанасию Степановичу и так сел, чтобы говорить можно было без большого напряжения в голосе.
— Откуда мне начать? — озадаченно переспросил Ефим Ильич.
— А подальше от конца, чтобы дела хватило до самой мельницы, — смеясь, предложил Тимоха.
— Тогда так и сделаем, — согласился Ефим Ильич, видно, выбрав уже историю для рассказа. — В апреле сорок пятого это случилось.
— Вот и хорошо, знатное время, — закивал Тимоха.
— Шли мы в обход северо-западнее Берлина и должны были выйти на рубежи Бранденбурга. Командование торопило нас. Продвижение было расписано по часам. Да мы и сами понимали, куда история клонится. Города и поселки немецкие брали с остервенением, себя не жалея.
Ефим Ильич, не ломая языка, легко называл дороги, селения немецкие, и так звучно, как, скажем, Тулу или Рязань, чем меня тогда еще удивил немало, словно во всех этих селениях он жил, а не стоял лишь сутки, а то и несколько часов, перед очередной атакой.
— И приключилась тогда с нами прямо-таки страшная трагедия.
— Как это так, что же, до того, чай, ты не видел, как бойцы погибали, — удивился Афанасий Степанович.
— Видел, да оказалось, что одна смерть может быть пострашнее всех виденных. Вот как это было, мы замыкали колонну дивизии и городок небольшой Хауэн должны были пройти последними. Дивизия оставила его накануне вечером, продвинувшись километров на десять вперед, а нам, двум батальонам артиллеристов и роте автоматчиков, было приказано на рассвете перейти канал, вступить в город и догонять дивизию на марше. На рассвете, разморенные после короткого сна, полуслепые, тихонько плетемся за автоматчиками возле своих пушек. Автоматчики уж глубоко в улицу втянулись, а следом за ними и наши артиллерийские расчеты. У всех на уме-то: город взят еще вчера. А тут, мать моя родная, из окон и с крыш с той и другой стороны улицы ударили пулеметы и автоматы.