— Но паренек-то уж больно приветлив, должно быть, наш, — не сдавался Тимоха.
— Да погодь ты, в том разве дело, — сердито отмахнулся от него Ефим Ильич.
— Ну чего погодь, едёна нать!
— Погодь, понимаешь. Вечно у тебя, Тимоха, сто вопросов по ходу и все вбок.
Ефим Ильич негодовал и даже присвистнул от досады, что тот ни с того ни с сего сбил ему всю плавность рассказа, в который он вжился, и легко и убедительно вел его, изображая, как ему казалось, все достоверно и в лицах подлинных.
— Что же, ты думаешь так просто подойти к командиру дивизии? Да еще к молодому, видному. Вокруг него начальство снует штабное, полковое, батальонное, ротное. А ты вдруг ему: «Здравия желаю, не из нашей ли деревни будете?» Когда я и так знаю, что не из нашей. Там таких сродственников, Тимоха, знаешь сколько? Каждый желал бы с ним в родстве или землячестве состоять, каждому от того честь была бы. Понял?! Меня тоже сомнения одолевали, вроде бы как и обличье даже наше, северное?.. Но нехорошо лезть к человеку в душу.
— Да ты, Ефим, на все руки от скуки мастак, а тут как девица красная, стыд тебя съел, — ехидно подтрунивал Тимоха. — Что за народ непытливый?! Вот мне приведись такая оказия, я бы…
Мы с Ленькой зашикали на Тимоху, понимая, что если Ефим Ильич умолкнет, то и история останется неоконченной, а она все ж военная, к тому же и дорога совсем скучной станет. Да и морозно. Никому рот открывать не хочется.
— Да ты послушай все толком, по порядку, а уж тогда — «непытливый-непытливый», — вроде вполне миролюбиво ответил поддержанный нами Ефим Ильич.
— Ну, слухаю-слухаю, не серчай, — закивал Тимоха, глядя на дорогу.
— У ребят своих еще раньше, как только он появился в полку, я спрашивал, да никто толком не знал ничего. Кто-то сказал, что он москвич. Другие — другое предполагали. А я тогда им и бухнул вроде Тимохи: «Мол, в Москве, конечно, всего много, но уж так, чтобы и фамилия, и обличье наши были, лышегорские, такого, мол, в городе нечасто встретишь». Ребята рассмеялись: «Ну и мастер же ты почудить, Ефим. Теперь вся деревня в город подалась, и ваша, наверное, тоже. Так что все перемешались, и редкости твои давно не водятся. Скажи лучше, что с начальством породниться норовишь». Ну и в душе моей еще больше сомнений посеяли…
— Словом, трухнул ты, Ефимушка, так бы и признался, а то все вокруг да около…
— Нет, не трухнул. Я сказал тебе, Тимоха, обожди, не торопи меня. Подведет когда-нибудь эта твоя… Так и скажут: «Раб божий, колхозный пастух Тимоха, человек смышленый и презабавный, умер от нетерпежу, чем особо страдал во все годы свои… Оттого и смерть принял…»
Ефим Ильич смешно тянул слова, выпячивая губы, раздувал щеки и также тяжело придыхал на окончаниях слов. Получалось, как у Тимохи, и очень смешно.
И мы все смеялись, наблюдая за кислой, недовольной его физиономией.
— Вот ты слушай меня и жди, когда все разъяснится… А не перебивай… — спокойно сказал Ефим Ильич.
— Ну, ладно-ладно! Давай, Ефим, шуми дальше, как все проистекало в этой самой Хер-р-р-мании…
Ефим Ильич, довольный столь скорой покладистостью Тимохи, охотно продолжил свой нечаянно прерванный рассказ:
— Так вот, полковник-то решил дело уладить мирно и предложил гестаповцам сдаться в плен. О чем наш переводчик прокричал им несколько раз. Но они после этих призывов саданули по нашим позициям из минометов. Однако полковник надежды не терял и через час все повторил, и гестаповцы повторили обстрел. Тогда он попросил все пушки выкатить на набережную канала. А канал выше улиц был — и городок у нас как на ладони. Мы выкатили орудия. Он приказал бить прямой наводкой по улицам, наводя сумятицу, но по домам не стрелять. Мы прицелились — и как пошли скорострельным, страх божий, что делалось! Двадцать минут стреляем — молчат, тридцать — молчат. И вдруг из-за угла самого к нам близкого дома — белый флаг. Полковник командует: «Встретить парламентеров». Встретили: это оказались антифашисты. Они-то и вызвались провести наших автоматчиков к тем домам, где засели гестаповцы. Словом, сработали наши ребята хорошо. Быстро гестаповцев вычистили. И как только на ратуше появился красный флаг, мы тоже двинулись со своей артиллерией. Городок был взят. Входим, а у них уж как ни в чем не бывало белые флаги на каждом доме и тишина гробовая, людей ни души, все попрятались.
— Ну что же это за город такой — белые флаги на каждом доме? — усомнился Тимоха.
— Да, на каждом, порядок для них — превыше всего! Так по всей Германии было…
— Нет, нам, русским, это не по праву! Порядок не порядок, а уж белых флагов, думаю, мы за все годы войны им не развешивали, — заворчал Тимоха возмущенно. — Эка нация — белые флаги. Они что же, развесив флаги, и всерьез порядок соблюдали, и в спину нашим ребятам не лупили? А?!