А между тем Старопова, как председатель сельсовета, объявила вечер открытым и предоставила слово Ноговицыну. Тот пошел к трибуне, а в президиуме остались Старопова с Ляпуновым. Председатель колхоза тоже пришел при наградах, но не столь многочисленных, как у Ноговицына. У него было три медали и орден Боевого Красного Знамени. Так что рядом с эффектным Ноговицыным, молодым, красивым, в аккуратно сшитом и тщательно выглаженном мундире, Ляпунов выглядел более чем скромно. Чувствовалось, что ему было не по себе оттого, что он на виду вместе с Ноговицыным. Ляпунов сердито морщился и что-то вполголоса непрерывно говорил Староповой во время доклада… Это даже заметил Селивёрст Павлович, казалось, целиком поглощенный выступлением Ноговицына.
— Что это Ляпунов-то все нос воротит иль у него другого времени не будет наговориться? — спросил он у Матвеева, участкового милиционера, сидевшего с ним рядом.
— Может, чувств своих не скрывает, — улыбнулся Матвеев. — Согласия большого между ним и Ноговицыным нет…
— Вон оно как. — Селивёрсту Павловичу что-то не понравилось в словах Матвеева.
Доклад у Ноговицына получился небольшой, он рассказал, как со своим полком участвовал во взятии Берлина, потом как они стояли в карауле в Потсдаме, когда приезжал туда Сталин на конференцию победителей, потом о процессе над гитлеровскими главарями в Нюрнберге… Говорил страстно, и слова его всех задели за живое, ему дружно аплодировали и тепло улыбались. Бабы на него смотрели с нескрываемым обожанием.
Старопова попросила всех фронтовиков подняться на сцену и поздравила их с праздником и с Победой от имени всех лышегорцев. Но тут наступила какая-то незапланированная заминка, — видно, Старопова выясняла, все ли готово к концерту, тем временем Ноговицын неожиданно объявил:
— Товарищи! Попросим Селивёрста Павловича — боевого красного командира — сказать несколько слов…
Все опять дружно зааплодировали. Селивёрст Павлович, смущенный таким вниманием, чуть было замешкался, но Ноговицын бойко спрыгнул вниз и под руку потащил его на сцену. Селивёрст Павлович обошел фронтовиков, каждому пожал руку и встал крайним возле Ноговицына.
— Ребята, — с дрожью в голосе начал Селивёрст Павлович, — гляньте, сколько вас… Два десятка наберется ли, так что жизнь теперешняя может стать потяжелее фронтовой, но только что вы дома и снаряды не рвутся. Уже немало. Однако стоять надо крепко, братья-фронтовики, чтобы ржа всякая наш дух не разъела. А если согнемся — может… Россия-матушка, разоренная, опять у нас на руках, а отступать опять некуда. Эко, братья-фронтовики, как нас не жалела война, если на двести дворов — вот все тут наши мужики. — Он перевел дыхание, помолчал и оглядел сначала скромный ряд фронтовиков, а потом полный зал, где сидели почти одни женщины — и все вдовы и сироты. И продолжил: — Так помянем же тех, кто не с нами, мужиков лышегорских, что легли там, в дальних краях, на чужой стороне, так что даже при всем нашем желании могилы их мы обойти и объехать не можем… Вот и пусть будет пухом им сыра земля, сердцем добрым, долгопамятным помянем каждого…
И в наступившей тишине все неожиданно напряглось, молчание, длившееся секунды, вдруг стало невыносимо тяжким. Я поднял глаза на фронтовиков, на Селивёрста Павловича — они стояли понуро подавленные, многие из них плакали, плакал и Селивёрст Павлович. И кто-то из женщин в зале нечаянно застонал, кто-то сдавленно охнул, собираясь с силами. Но сорвавшийся пронзительный возглас в дальнем углу был подхвачен мгновенно. Бабы заголосили, запричитали, залились слезами. Аж стало жутко от этого вселенского горя. Сверляще неприятная боль пронзила тело, внутри меня что-то оборвалось, и я плакал вместе со всеми полным голосом…
Селивёрст Павлович никого успокаивать не стал, он повернулся и пошел вниз со сцены, на ходу тыльной стороной ладони размазывая слезы по лицу. За ним двинулись фронтовики, лишь Старопова и Ляпунов по-прежнему стояли за столом президиума. Они не плакали. Старопова нервно теребила углы распахнутой жакетки, поджав тонкие губы большого рта, и выжидательно глядела в зал. Но так и не дождавшись подходящего момента, подтолкнула Ляпунова и направилась было вместе с ним со сцены, да на ходу уже, видно, раздумала, остановилась.