— Ладно, оставим Евдокимиху, тут мы с тобой на разных позициях…
— Я ведь ее, Юрья, давно знаю. В молодости-то приветливая, ласковая, добрая девушка была, и теперь бывает, случается с ней такое, но редко. Чаще все-таки заносчива…
— Лучше расскажи мне, если тело человеческое совершенно, то почему несовершенно все остальное, поступки человека, его мысли.
Он не без интереса взглянул на меня.
— Не рановато ли, Юрья, ты хочешь понять суть вещей. Живи, расти, успеешь еще. Наливай-ка чайку.
— А почему нельзя сегодня, сейчас.
Он улыбнулся и мягко погладил меня по голове:
— Ну, если настаиваешь, давай сегодня, сейчас. Может, ты и прав, чего откладывать, если ясность необходима сегодня.
Я принёс чайник и разлил крепкий душистый чай по большим цветастым чашкам.
— Каждое живое существо природа наделила самым неистовым, самым самоотверженным и отважным инстинктом: в любых жизненных обстоятельствах защищать тело свое.
Он остановился, словно мысль его потеряла силу, как морская волна на песчаном перекате горб свой огладила, зашелестела опавшими водами и медленно покатилась к берегу. От резкого порыва ветра дом вдруг качнуло, что-то глухо загремело на крыше и покатилось по тесинам.
— Ишь как разыгрался, видно, трубу сорвал.
— Я там ведро приспособил сверху, чтобы в трубу не задувало, вот оно, наверное, и полетело.
— Гляди, как лютует. Хотя чего уж тут ему осталось лютовать, меньше недели — и февралю конец. А я все сижу в деревне.
— Так и хорошо.
— Подлей-ка мне еще чайку. Так о природе человеческой… А человек, Юрья, как существо, наделенное разумом и стоящее по своему развитию выше всего живого в природе, понимает, что во всякого рода жизненных обстоятельствах он защищает не только тело, а жизнь свою, настоящую и будущую. Но между этими понятиями — защищать тело и защищать жизнь — глубочайшая пропасть лежит — так далеки они друг от друга. И в то же время они как бы и одно целое.
— Может ли так быть?!
— А отчего не может — может. Вот бывало с тобой так? Идешь низом, вдоль нашего Домашнего ручья, долго идешь, глаза устанут, душа отяжелеет, опечалится, уж и красоты никакой не видишь. А поднимешься в гору, на холм, глядь, что кругом-то делается, глаз-то пробежится по окрестности раз-другой, мигом окинет все и пойдет степенно все облюбовывать, примечать то, что вроде бы раньше и не видел. И чувствуешь, как тебе полегчало, душа опять затеплилась, заволновалась, ах ты жизнь, диво дивное. Бывало с тобой такое?
— Бывало…
— Видишь, так с людьми во все времена случалось. Ведь было время, когда человек защищал тело лишь инстинктивно, скажем, как медведь не лезет в огонь, испытывая боль, так же и человек. Жили и чувствовали они тогда одинаково. Прошли тысячелетия, прежде чем человек понял и оценил, что защитить, сохранить собственное тело — это продлить жизнь, и не только свою, но и жизни других связанных с ним людей… И инстинкт этот животный, как родник, пробившись сквозь многомиллионную толщу человеческих жизней, через века, преобразовался и вылился в неодолимую потребность сохранять жизнь своей семьи, народа, потребность сознательную, понимаешь, совершаемую по воле ума. И она, эта потребность, вобрала в себя защиту всего святого — дома со всем укладом жизни, родной земли, на которой вырос, на которой росли родители и будут расти дети, веру в лучшее в самом человеке — его ум, честь, справедливость, доброту, щедрость, равноправие. И более всего — благородное самопожертвование своей жизнью ради жизни родного дома, родного народа… — Он перевел дыхание и будто бы окинул взором дальние, неоглядные плесы этой человеческой реки, и словно сам впервые удивился красоте, которую несли ее могучие воды. — Вот, Юрья, во что преобразовалось эгоистическое, животное чувство — защищать собственное тело. Какое грандиозное здание ум и душа человеческая построили на этом инстинкте, данном от природы…
— Почему тогда Афанасий Степанович по-прежнему считает, что темна природа человеческая? Он что, этого не знает?
— Это преобразование, Юрья, на всех одинаково не распространяется. Кто-то преобразовался, а кто-то так эгоистом, собственником и остался и мало заботился, чтобы стать иным, жил, мол, в согласии с самой природой человека. Да ведь для этого и условия нужны. А они у простого народа появились недавно. Жизнь, она ведь как складывалась, с одной стороны — простой человек боролся с собственностью, с властью собственника, с другой — стремился хотя бы чем-то владеть, что-то иметь. Трудное противоречие жизни, узел, его надо было разрубить! И когда мы царя-то свергли, когда новые-то порядки заводили, мечтали, чтобы многие, целые народы, миллионы людей были бы как бы одним человеком — человеком светлого ума и доброй, справедливой души, человеком благородным, человеком-созидателем во всем для всех! Вот, Юрья, мечта какая у нас была, дивная и дальняя!