— Так то лишь мечта, до дела было далеко.
Селивёрст Павлович громко рассмеялся:
— Верно, а ты откуда знаешь? Ну и старый же ты, Юрья, старичок. А мы-то, брат, в отличие от тебя, верили, что нам все сразу и удастся, все, о чем мечтали. Ан нет. Оказалось, что не сразу такое дело делается, не сразу. И все оттого, что чувство это — защищать свое тело, холить его и жить в усладу только собственную — живет в людях, не у всех, конечно, покрепче нашей мечты. Невежество — зло, долго от него надо еще освобождаться. Но коварная изощренность образованного ума может быть еще более тяжким злом… Ну, да для тебя это еще механика сложная — все понять и во всем разобраться. Обожди малость…
А я, слушая его, думал про себя, что вряд ли все могут быть добрыми и красивыми, Селивёрст Павлович хочет невозможного. И прав Афанасий Степанович, реально оценивая людские возможности и природу человеческую.
— И все же несправедливости сегодня еще хватает, ее даже больше, чем добра. Но от кого-то ведь это зависит, сама по себе несправедливость не возникает? — с горечью сказал я, чувствуя, что душа моя не пережила всего случившегося прошлой весной. Глухое, яростное сопротивление нраву и воле Евдокимихи во мне жило прочно, иногда отзываясь тяжелыми душевными переживаниями от собственной беспомощности. Это же чувство я пережил и сегодня в клубе.
— Зависит, а как же… От многого зависит.
— Но все-таки от чего?
— Тут одним словом, Юрья, не скажешь. Я ведь тоже об этом постоянно думаю. Ты только первые щелчки получаешь от жизни.
— От людей, при чем здесь жизнь.
— В отношениях с людьми и жизнь наша складывается. А я-то за свой век всякое видал — и справедливое, и несправедливое. И поскольку был у истоков, когда жизнь новая закладывалась, то не раз и внутрь себя заглядывал, может, я сам где и ошибся… Такое ведь тоже не исключено. Только закладывали-то мы, Юрья, верно, исходя из жизни нашей, жизни люда простого…
— А почему именно простого?
— Почему? А я вот тебе две народные присказки расскажу. Первая — про золото. Звал, значит, Ячмень Пшеничку: «Пойдем, говорит, туда, где золото родится…» А Пшеничка ему в ответ: «У тебя, говорит, Ячмень, ус-то длинный, да ум короткий. Зачем нам с тобой за золотом идти, когда оно к нам само может привалиться…» И вторая — о благоразумии. Шел мужик по дороге, долго шел. И вот навстречу ему три мужика — Солнце, Ветер и Мороз. Ну, мужик уважение проявил, трем мужикам поклон отвесил. А после того снял шапку, да еще один поклон низкий, в пояс, отвесил только Ветру.
— А за что Ветру такая честь?
— За что? Слышишь, как он свищет, окаянный, силища-то у него какая, того и гляди дом вместе с нами унесет. Видно, и не успокоится всю ночь, так и будет бесноваться, раз с вечера лихо задул. Да, поклонился мужик Ветру, а Солнце и рассерчало: «Постой, говорит, мужик, вот я те сожгу!» А Ветер говорит: «Я тебя, Солнце, перекрою и охлажу». Тогда Мороз пригрозил: «Смотри, мужик, я те заморожу». А Ветер улыбается: «Я тя отдую, Мороз!» И в той и в другой присказке мудрость народная воспевает благоразумие мужика. Народ наш русский испокон веку был этим славен. Не случайно Владимир Ильич Ленин пролетарскую мораль, ту, что он умом, душой, гением своим возвысил и поднял до высочайших образцов человеческих отношений, вывел из жизни нашей, рабоче-крестьянской, в общем-то жизни скромной, ровной, в которой нет головокружительных, сладострастных завихрений, взлетов и падений. Ведь простой человек вполне определенно относится, скажем, к лени — он ее не уважает и воздает по заслугам трудолюбию, не терпит бахвальства и чтит искренность, простоту, совестливость, честность.
Все, что говорил Селивёрст Павлович, нравилось мне и своей ясностью, и определенностью, и глубокой любовью к простым людям, их уму, таланту, характеру, но какая-то червоточинка мешала принять на веру, что все это в одинаковой степени относится и к Евдокимихе, Ляпунову…
— Одно дело вывести мораль из жизни народа и другое — жить самому в согласии с этой моралью, — выпалил вдруг я.
— Верно, но в том-то и суть, что Ленин жил нашей жизнью. Он, конечно, дворянин, и в цилиндрах хаживал, и толстую трость носил. А возвысился до мысли, что простой народ — носитель лучших человеческих черт и пожелал жить ни в чем от него не отличаясь, чтобы правда слова народного и дела его святого возобладала во всем и везде. Бедно жил народ. И он бедно: кепка старая, полуголодный паек, заштопанное пальто, кособокие, раздавшиеся от давней носки, ботинки. За всю свою историю Московский-то Кремль не знавал беднее правителя. И заметь, Юрья, все ему было к лицу, все красило его. Погляди на фотографии. Удивительно! Я его в жизни на митинге таким и видел. На фронт он нас провожал, словом напутствовал… Он не тяготился ни одеждой своей, ни этой скромной жизнью, но зато душа его и ум в полном согласии с народом жили, равное положение у него со всеми было.