— Что, душа зайца на место встала?
— А я не боюсь, — в тот момент наша ребячья дразнилка показалась мне обидной, — я уж давно один езжу.
— Наслышана о твоих п-по-подвигах. Оногдысь сама Евдокимиха тебе хвалу п-пе-пела.
— А ей-то что?!
— Блудлива и в деле, и в слове, ляд она эдакий! — Марфа сунула мне кусок хлеба. — Сытнее будет с молоком… Как же, ей теперь глаза всем замазать надо. Да ждет ее беда лихая, долго ей отобранный у тебя хлебец икаться будет, ой как долго, ты, голубеюшко, и углядеть того не можешь.
— А вы откуда знаете?
— Такое мое место на земле: все про всех знать.
— Так не бывает, чтобы все про всех.
— Ты, голубеюшко, маленько еще п-по-пожил, ума не нажил, а тож судишь, негодный ты еще разумом все земное и небесное объять. Даже дедушка твой, Селивёрст, со мной не может совладать. Ум его крепок среди людей, а чтоб небо и земля ему в руки шли — не властен.
— Не понимаю, как это небо и земля в руки шли…
— Скоро п-по-поймешь. Рубаха и штаны, по-поди, сухие, снимай. Одевайся. И куртку тяни тоже…
Она спешно бросилась под ливень, развернула дроги, закатив их под нашу ель возле костра и одним боком уперев в ствол.
— Как буря ударит, туда спрячемся, п-по-понадежнее будет, если что упадет на нас…
— Какая буря, ливень льет, даже грозы нет, — поразился я ее приготовлениям. — К тому же вы поставили дроги прямо на ветер, их же опрокинет.
— Зато ель куда будет п-п-падать? Понимаешь? Ветер-то хорошо чувствуешь?!
— Не знаю.
— П-п-послушай его свист.
— Свист как свист, какой всегда бывает.
— Садись рядом, нет, п-по-поближе, на колени.
— Да что я, маленький. — Мне даже неприятно стало от такого предложения.
— Хорошо, рядом. Егоза ты какая, голубеюшко, сразу же расфуфырился. Давно собираюсь на тебя п-по-поближе п-по-посмотреть, а все мимоходом получается. Теперь нам некуда торопиться. Жди у моря п-по-погоды. Вот, голубеюшко, и по-п-поговорим.
— О чем поговорим? — озадаченно посмотрел я на нее. Знал я ее мало, редко видел, а рядом, вот так близко, нос к носу, и вообще впервые оказался.
— Хорошим людям всегда есть о чем п-по-поговорить, голубеюшко.
И это постоянное повторение «голубеюшко» мне уже начинало надоедать. Так обычно обращались только близкие люди, и слово само тогда имело какое-то особенное тепло, им будто душу окутывало. А в устах Марфы оно звучало холодно, даже несколько отстраненно… И мне подумалось, а почему бы ее не спросить, уж если так случилось, как она стала косоплеткой. Вот из ребят этого уж точно никто не знает… К тому же мне хотелось сказать ей что-нибудь дерзкое. Я сам не понимал почему, но хотелось… Выслушав меня, она ничего не ответила, по-прежнему молча сидела, подвернув ноги крестом, и глядела на огонь.
А ветер между тем усилился. Пламя, под напором мощного воздушного потока, рывками стало стелиться по земле, подползая к моим босым ногам и обжигая их. Но легкие ожоги были приятны, и я, закрыв глаза, погружался в тягучую истому. «А пожалуй, все-таки хорошо, что она явилась. Сам бы я костер не развел, а в такую ветрину еще бы и дрожал от страха…»
— Косоплетка — это п-п-плохое слово, — неожиданно произнесла она. — Забудь его. Колдовство — это добро, это п-пр-правда о людях, которую им не всегда п-п-приятно слышать.
— А почему вы так уверены в своей правоте?
— Вижу ее…
— Разве ее можно видеть? Она же не вещь, как эта ель, лошадь, дроги, мы с вами…
— Добро и п-п-правда живут во всем, в каждой вещи, только не все их видят.
Мне не нравился этот разговор, я никак не мог ухватить, чего она хочет, что кроется за ее словами о добре и правде. Когда же об этом говорил Селивёрст Павлович, я обыкновенно все понимал.
— А зло вы так же видите, как и добро?
— Достань, Юрья, фуфайку мне, зябнуть стала. — Она все еще сидела в ночной длиннополой рубахе. — Холод лезет, ляд эдакий.
— Может, и сарафан? Он подсох.
— Нет, так посижу… Но сними все, уложи пока под дроги, придави чем-нибудь потяжелее.
Я собрал вещи, спустился вниз и опять сел на попону рядом с ней. Она подкидывала в костер сучки, поддерживая постоянно жаркое пламя.
— Зло, оно идет, Юрья, от людей, во всем остальном живет только добро и п-п-правда. Истину тебе говорю. Вот взять тебя. Впереди вас ждут с Селивёрстом тяжелые дни, п-п-переживания. Я могу о них сказать, а отвести беду не могу, не в моей власти. Если я вам скажу, а не отведу, вы п-по-по-думаете, я виновата, моей волей п-по-сеяно зло. П-п-понимаешь меня?