— Мало что понимаю. Какая беда, с кем, когда?!
— Этого я сказать тебе п-пока не могу. Знаю, но не могу. Суд п-п-праведный должен свершиться, никому не дано его отвести. — Слова ее прозвучали резко, тяжело.
Мне вдруг стало страшно, и такое тягостное чувство охватило душу мою, что мне захотелось броситься прочь от костра, в лавину ливня и погибнуть, лишь бы не думать о надвигающейся беде.
Но в этот момент такой ударил гром, что земля содрогнулась и с визгом, угрожающе сильно рванул ветер.
— Начинается горе-беда! — крикнула Марфа и, прихватив попону, фуфайку, потащила меня под дроги. — Вот теперь загудит, ляд эдакий.
Мерин боязливо заржал и стал с остервенением рвать узду, пытаясь отойти от дерева.
— Отвяжи его, дай волю, — подтолкнула она меня. — Ведь не успокоится, ляд эдакий.
— Как отвяжи? — недоумевал я. — Он уйдет или убежит в лес от такой страшноты. Он же боится.
— П-потому и отвяжи. — Она нервно шлепнула меня ладонью по спине, подгоняя.
Я отвязал конец узды и потянул мерина к себе, но он стоял как вкопанный.
— Обратно, Юрья, обратно, — истерично кричала она. — Оставь его, теперь он сам управится, ляд эдакий.
И только я нырнул под дроги, как земля вновь содрогнулась от удара, меня подбросило, и я больно ушибся головой о днище дрог. Она перехватила меня, поймав за рубашку, сильным рывком уложила рядом с собой на попону и завернула в фуфайку. А сама так и оставалась в ночной длиннополой рубахе. Удары грома шли непрерывно, земля гудела от сотрясения. Следующий мощный порыв ветра приподнял дроги, и они на какую-то долю секунды повисли в воздухе, но ель задержала их, и они упали, задев колесами Марфу.
— Вот так горе-беда, — приговаривала она тихо, прижимая меня к себе, — терпи, Юрья, будет еще хуже, ляд он эдакий, страшно́й!
— Тогда лучше на ель забраться, — предложил я. — А-то дрогами задавит еще…
— Терпи-терпи, — и потянула фуфайку, чтобы накрыть меня с головой.
Я хотел остановить ее, как молния ослепительно резанула по глазам и гром так тряхнул землю, что наши сросшиеся ели угрожающе тяжко застонали и устремились вверх, будто их какой-то великан потянул к небу.
— Теперь, Юрья, наступил смертный час. — Марфа цепко прижала меня к себе. — Держи душу в теле…
В тот же момент налетел ветер такой угрожающей силы, что совсем рядом раздался трескучий взрыв и могучее дерево с жутким стоном пало на землю. За ним — другое, третье. Наши ели надрывно скрипели и гнулись вершинами, а ствол гудел, с трудом выдерживая напряжение. Стихия бушевала со злым остервенением. Казалось, нигде и никому нет спасения от этого бешеного, всепроникающего шквального ветра.
— А мерин где? — простонал я, пытаясь вырваться из рук Марфы.
— Стоит рядом твой мерин, в такую минуту возле людей ему спасение, — она говорила мне в самое ухо, а слова звучали будто издалека, — никуда не уйдет.
Несколько минут длилось тягостное ожидание, шквал ревел, не ослабевая и наводя ужас. Внутри меня все напряглось, я думал, что этому не будет конца. Нервное оцепенение сковывало руки и ноги, боль давила на грудь. Не было только страха, мне казалось, что кто-то испытывает меня и настойчиво гонит этот ужас над головой. Вдруг мимо нас со свистом пролетела огромная сосна, вырванная с корнями, и упала рядом с мерином. Он жалобно заржал, забил копытами, призывая на помощь. Марфа кинулась к нему, но не успела сделать и двух шагов в сторону, как шквал подхватил ее и отбросил обратно к дрогам. Тогда она на четвереньках быстро перебежала к соседней ели, а оттуда уже к ели, где стоял мерин. Мерин перестал кричать, а Марфа так же на четвереньках вернулась ко мне под дроги.
Может, минут через двадцать — тридцать, которые показались мне долгой-долгой вечностью, шквал так же неожиданно улетел, как и вспыхнул. А скоро прекратился и ливень. Я вышел из-под навеса и был потрясен, увидев повсюду огромные деревья, вырванные с корнями и брошенные поперек дороги.
— П-по-побушевала матушка-стихия, взяла волю. — Марфа выкатила дроги и вывела мерина. — Юрья, разводи снова костер, а я к реке спущусь, п-по-по-гляжу, п-п-переплывем ли…
Костер наш разнесло при первых же порывах шквала, я оглядел все кругом, но ни одного живого уголка не сыскал, стал вновь собирать сухие ветки, добро их теперь было предостаточно — ветер ободрал сушняк на деревьях. Картина в лесу была еще более страшная, чем на дороге. Буквально просека легла по направлению, где прошел шквал. Оказалось, что нас он задел краем, пройдя чуть левее. Невозможно было себе представить, что было бы, если бы он захватил наши ели. Они, наверное, тоже лежали бы поверженными.