В последнее время Старопова глаз с него не спускала, ходила буквально по пятам каждый вечер. Он, переживая, что с приездом Ефима Ильича встречи с Антониной прекратятся вовсе или будут крайне редкими, случайными, изнывал от преследований. Однако внутренний страх перед неистовым, почти сумасшедшим напором Староповой все это время сдерживал его. Но в конце концов он решился и вновь позвал Антонину в Высокий заулок. Встреча их должна была состояться сегодня вечером. Он нервничал целый день, был зол на Старопову за ее неуступчивость и сказал, может, лишнего, что в другом случае вряд ли бы осмелился. Но теперь был даже рад, что сказал. «Пусть остынет да подумает, а то уж на голову села…»
Он свернул с Мирского тракта и лесной дорогой выехал прямо к конюшне. Отдал Афанасию Степановичу взмыленного, уставшего от долгой езды Орлика, а сам, сказав, что полями пойдет домой, двинулся к Высокому заулку. И уж на ходу почувствовал, как ноет старая фронтовая рана, сводит колено так, что согнуть его несносно больно. Но возвращаться на конюшню не стал. «Без Орлика, пожалуй, будет надежнее, — и сел на межу передохнуть, попытался немножко растереть ногу в колене. — Ах, эти нервы, переживания, — и ругнулся беззлобно про себя, вспомнив опять разговор. — Но ведь нравилась мне она, нравилась жадностью, страстью, вечной неудовлетворенностью, изматывавшей до полного изнеможения и тихого блаженства… Все помню — руки ее сильные, требовательные, быстрые; властный, почти животный перекос губ в страсти… Неужели это мне нравилось?!»
Ему стало горько и досадно. Он чувствовал, что сами воспоминания о ней ему неприятны, раздражают его. Ему хотелось подумать о более светлом, о предстоящей встрече… Мягкость, пахуче-сладкая ласка Антонины потрясли его. Он вновь почувствовал себя молодым, полным сил, ему хотелось вновь работать, любить людей, быть добрым. «Так в чем же грех мой?! В том, что теперь мне нравится молодая, что с ней я хочу быть?! Но грех ли это? А прежде нравилась Евдокимовна, годами-то, пожалуй, она старше меня. А почему не грех? Если я ни мыслью, ни телом не живу с женой своей. Все трачу на других, все к ним спешу, забыв обо всем на свете. Но ведь такое время. Не закапывать же всех заживо. И сирым, одиноким жить хочется, сколько страсти в них жгучей, годами скопившейся, набухшей. Да что я, один так живу? Всем мужикам достается. Но я уж, видно, пресытился. А ведь живу-то я беспутно, — вдруг обожгло его, — беспутно, что оправдываться, маета кругом, и выхода нет. Узел затянулся. Рубить его надо — иначе не развяжешь. Запутался. Конца нет. Но Антонина — страсть ли это только?! Как она женственна, кротка. Ах, жизнь, чтобы раньше годков на пять… На пять? Мог ли тогда я думать об этом? В госпитале — смерть в глазах. Как легки и скоротечны наши желания, когда сила приходит в тело…»
Он без усилий вспомнил, как у него с Антониной все начиналось. Однажды, еще в первые месяцы жизни в Лышегорье, он обратил внимание на девушку, которая шла по улице мимо правления. Он долго смотрел ей вслед, пытаясь вспомнить, с кем она схожа. Но отойдя от окна, так и не вспомнил, а случайно возникшая мысль о сходстве погасла до следующей встречи с Антониной. И тогда он разглядел ее внимательнее, ближе, пристальнее, и догадка обожгла его. Как он заметил, именно с того времени его влекло к ней. Он ждал удобного случая заговорить и не преминул им воспользоваться, лишь возникла такая ситуация.
Анна Евдокимовна заподозрила изменение в отношениях слишком поздно. Он уже был целиком захвачен страстью к Антонине, и ничто ему не могло помешать. Он готов был ко всему, даже к самому худшему, зная характер Староповой. Неприятная стычка на дороге еще ближе подвела его к неминуемому разрыву. Если даже ему не удастся остаться навсегда с Антониной, будущее с Анной Евдокимовной ему представлялось ясно и вполне определенно. Он уже давно испытывал ужасно мерзкое состояние от встреч с ней. На дороге с трудом сдержался, чтобы ненароком не ударить ее. И спасся бегством. Ему показалось, что сделал он это непроизвольно, а сейчас начинал понимать, что выручило чувство самосохранения, как не раз спасало на фронте.
Женщина, которая была так схожа с Антониной, встретилась ему в такие же светлые июньские дни 1943 года. Батальон его, переформированный после Сталинграда, с новыми силами вел наступление на Орловском направлении, освобождая коренную Россию. И случилась короткая передышка в степном селе. Его вместе с двумя взводными лейтенантами расселили в небольшой мазанке у красивой молодой учительницы. Вечером к ней нечаянно зашли в гости подруги, тоже красивые, примерно одного с ней возраста. Собрали застолье. Его, как старшего по званию, посадили в передний угол, а с двух сторон от него сели подруги хозяйки, бойкие хохлушки, говорившие с ярко-выраженным «гэ-эх». Его раздосадовало, что он оказался далеко от хозяйки, которая ему приглянулась, как только они вошли в хату. Но рядом с ней сел лейтенант, который пришел командовать взводом не больше недели назад.