Ляпунов знал его мало, только по документам, где ничего примечательного отмечено не было. Воевал лейтенант с первых дней войны, долго был в рядовых, потом сержантом, старшиной, после гибели командира возглавил взвод, а потом и получил офицерское звание и сразу же попал в госпиталь. Было ему двадцать два года, но выглядел старше и по всем повадкам был горяч, самолюбив, неуступчив. Ляпунов, со своим северным характером, уравновешенным и спокойным в любой ситуации, несколько осуждающе относился к чрезмерной настырности лейтенанта. Однако не мог не отметить, что в бою за это село взвод лейтенанта дрался стойко, решительно, и взводный вел себя отчаянно смело, пробиваясь с бойцами вперед…
Посидели они тогда весело, девушки охотно принимали ухаживания, не жеманясь и не скрывая своих истосковавшихся надежд… Такая открытость поначалу неприятно охолонула Ляпунова изнутри, но после нескольких стопок крепкого напитка душа его обмякла, он сочувственно посмотрел на разрумянившихся девушек и целомудренно отделил про себя от них хозяйку…
Далеко за полночь девушки собрались уходить. Ляпунов сослался на усталость, рассчитывая, что хозяйка останется дома, и не вызвался провожать компанию. Тем временем девушки стали убирать со стола, а хозяйка расстелила ему постель на кровати. И они гурьбой, вместе с лейтенантами, вывалились из хаты, оставив его одного. Он озадаченно походил из угла в угол и прилег на постель. Сон сразу же сморил его, усталость за день дала о себе знать. Но, как ему показалось, скоро проснулся. В хате было тихо и темно. Он был по-прежнему один. Подождав, незаметно снова уснул. Лишь в утренних сумерках поднялся и вышел во двор. Неспешно направился по тропинке за сеновал и неожиданно замер, будто споткнувшись, от ласкового, приглушенного шепота хозяйки. Он подождал мгновение, шепот повторился, еще более настойчивый и возбужденный. Ей ответил приглушенно, будто сдавленно, чуть-чуть растягивая слова, но столь же ласково и нежно, лейтенант. У Ляпунова будто перевернуло все внутри, такая жгучая обида свела его тело, словно что-то дорогое и близкое отняли у него навсегда. Он напрягся, сдерживая внутри себя вспыхнувшую ярость, резко повернулся и бегом кинулся в хату. Упал на постель, уткнувшись лицом в подушку, и теперь уже до утра не спал, ворочался, завидовал взводному, сердился на себя, чувствуя, что в нем поднимается какая-то темная, неуправляемая злоба на всех. С ним происходило что-то такое, чего раньше он за собой не знал. Что это? Ревность, тупая, до сумасшествия? Или все-таки бешеная зависть?! Или что-то замешенное на зависти, какая-то необъяснимая жажда владеть только самому, не замечая и отвергая других…
Три дня они жили в этом селе, в этой хате. Лейтенант уходил вместе с хозяйкой до утра, он, не подавая виду, казалось, спокойно-равнодушно, оставался один. Но с ним творилось что-то невероятное, он сгорал от нетерпеливой, необузданной страсти к хозяйке и каждую ночь все больше становился сам не свой. Возможно, еще день-другой — и он что-нибудь бы выкинул несуразное, гадкое, обидное для всех.
Но дан был приказ выступать, и в тот же день они приняли тяжелый кровавый бой, бились до исступления, и лейтенант погиб. Сам Ляпунов был ранен, оперирован в полевом госпитале и после операции эвакуирован в тыл. Кочевал по госпиталям, в конце концов получил инвалидность, и война для него закончилась. Осенью, к началу занятий в институте, он приехал в Архангельск, и жизнь вступила в размеренный студенческий ритм.
Однако история эта и его переживания легли неприятным осадком на душу и приходили на память в тоскливые минуты недовольства собой или в минуты душевной усталости, раздражения, внутреннего срыва…
Сначала он винил во всем лейтенанта, после гибели его — хозяйку хаты, а в госпиталях, наблюдая за жизнью и смертью, за скоротечными увлечениями и разочарованиями, он уже готов был винить себя, свою непомерно себялюбивую натуру, но что-то мешало ему окончательно одолеть неприязненное отношение к хозяйке и лейтенанту. Он иногда вспоминал теплые июньские ночи в орловском селе, чудные перепевы соловьев, счастливого избранника хозяйки, свое щемяще-неприятное одиночество, бой за селом и отталкивающе скривленный рот лейтенанта после смерти… И каждый раз чувствовал, что эта заноза-обида все еще болезненно сидит и с годами не проходит. Только после встречи с Антониной ушла болезненная острота, но чувство неприязни к себе, досады так и осталось…