Нога его немножко отошла, боль не была такой пронзительной, и он подумал, что надо ему поторопиться в Высокий заулок. Он оглядел Лышегорье, с удовольствием остановился взглядом на тихой глади реки, на заречных дальних синеющих лесах, на чернеющих крышах жизнестойких домов. Ему нравилось Лышегорье, он все больше проникался его жизнью. И душа его теплела при мысли, что когда-нибудь он обязательно будет своим для этих людей. Они нравились ему независимым характером, добрым нравом и своей неистощимой любовью к правде, ясности и естественности человеческих отношений. Видно, что-то самолюбиво-наносное в нем стало проходить, его ненасытные страсти оттеснялись мягкостью, нежностью и любовью Антонины. Он все больше чувствовал в себе пробуждение сил жизнестойких, человеколюбивых… Ему очень хотелось удержать возле себя Антонину. Ведь во всем, что с ним происходило в последние месяцы, было ее благотворное влияние. Он стал постепенно отходить от направленной жестокости Староповой. Ему хотелось устойчивого тепла, доброй взаимности, понимания. Он мечтал о том дне, когда люди имя его не будут соединять с именем Староповой…
Он почувствовал, как солнце прошло по его спине. «Ты погляди, еще греет, и до чего ласково, — удивился он. — Да ведь сегодня оно первую ночь стоит. Вот уж и равноденствие. Опять земля пришла к макушке, опять все радостью исполнено. Вот как устроено в природе, что и солнцу надо постоять, передохнуть, чтобы вновь двинуться в долгий путь. Блаженный день, а я вот напрочь забыл о нем. И прожил-то такой день не по-людски, сумбурно, тяжело, скандально, может, хоть вечер счастливой встречей скрасится…»
Вспоминать об Антонине ему было легко и приятно. Он поднялся и торопливо заковылял в гору, неловко прихрамывая на раненую ногу. «А если она ушла, не дождавшись?» Беспокойство подгоняло его, и он еще шире и круче зашагал в гору, уж не оглядываясь вниз, а мысли все вертелись вокруг солнца. Он хотел представить его в застывшем состоянии, отдыхающим. Но не смог и улыбнулся: «Видно, без фантазии я…» Передохнул он только когда совсем поднялся на угор, и опять не оглянулся в сторону села, а поспешил туда, к лешуковской пашне, к старой толстоствольной березе на маленькой уютной опушке.
4
Этим вечером Антонина зашла к нам домой. Мы долго сидели, пили чай. Она чем-то была опечалена, говорила тихо, без прежней веселости и озорства. И как-то странно все меня по голове гладила, к себе прижимала, все приласкать хотела, даже мама это заметила.
— Тоня, что ты тискаешь его как кутенка? — оговорила она.
— А я, Аннушка, день его не вижу и скучаю, будто вечность не видела.
Слова ее немало удивили меня, хотя после встречи с Евдокимихой в Высоком заулке она стала относиться ко мне еще мягче, еще приветливее. И при встрече всегда привлекала к себе, обнимала и непременно, как Селивёрст Павлович, целовала в макушку.
— Ты бы своих скорей заводила. Вот Ефим вернется, первым делом — ребеночка. С ребеночком-то и мужа легче ждать, разве нет? В детях жизнь наша бабья, Тоня. Трава траве на смену должна спешить, век-то у нас больно короткий.
— Легче-то, конечно, легче, но нет его, ребеночка-то, не завелся, — печально ответила Антонина. — Ну да вот, голубеюшко, — моя отрада. — Не выпуская из рук, она прижала меня и осыпала легкими, стремительными поцелуями. — Такого-то паренька, Аннушка, как твой, у меня никогда не будет.
— Не торопись судить раньше времени. Заведутся и у тебя, да еще какие славные ребята.
— Да вот что-то не заводятся, а, считай, больше двух лет вместе живем.
— Ну, вместе-то — без году неделя, он все в разъездах, потерпи, — по-женски наставительно говорила ей мама. — Вот Ефимушка через недельку вернется, и заживешь, девка, без тоски и без печали, в радости да удовольствии. — Лицо ее подобрело, глаза заблестели возбужденно. — И всем нам веселей с Ефимушкой-то будет — мужик в доме появится.
— Аннушка, у тебя все разговоры обязательно сводятся к Ефиму. Давай поговорим о ком-нибудь еще, о ком и Юрье будет интересно послушать.
— Это о ком же еще? — удивилась мама и настороженно посмотрела на нее.
— Ну, о Ноговицыне, например, директоре школы. Расскажи Юрье, как он его хвалил сегодня.
— Ему что, не о чем было больше с вами говорить? — рассердился я.
— Не дичись, глупыш. — Антонина привлекла меня к себе. — Он хорошо о тебе говорил. Хвалил. Матушка твоя аж вся раскраснелась от слов его. А что мужик он видный, да еще при всех орденах — глаз не оторвешь. — Она явно дурачилась.