Гора вновь пошла на меня, и в страхе я припал к траве, чтобы только не видеть громадного надвигающегося гребня…
Боже, куда силы делись, ведь умру тут, заваленный горой. И снова попытался приподняться, но, обессиленный, упал, и зеленое расплывающееся поле перекатилось через меня, окутало. Тело мое онемело, не чувствуя никаких толчков и прикосновений. Дух покинул меня, и прямо в глаза с небесной высоты стремительно падал потемневший гребень горы.
Ну вот и не добежал, не поглядел на Антонину — пронеслось далеким, совсем слабым звуком в моем отлетающем сознании.
Возле больницы тем временем уж собралась добрая половина села. Некоторые, прослышав, что случилось это в Высоком заулке, поспешили туда. Многие же ждали, когда Матвеев привезет их — живых или мертвых, прохаживаясь возле больницы и тихо переговариваясь. А когда он подъехал и санитарка открыла на первом этаже прямо с улицы дверь покойницкой, все подвинулись поближе к больнице.
Матвеев еще там, в Высоком заулке, предложил фельдшерице занести обоих — и Антонину, и Ляпунова — в палаты, наверх, во второй этаж. Но та категорически стала возражать, и он был вынужден подчиниться. Но, увидев огромную толпу перед больницей, вновь попытался склонить фельдшерицу.
— Пусть народ разойдется, тогда и отнесем тело Ляпунова в покойницкую, — настаивал он.
Но фельдшерица была непреклонной, и он уступил ей неохотно, чувствуя, что делает, пожалуй, ошибку.
— Жонки, Евдокимиха дворы наши вдовьи обойдет и порешит за Ляпунова, погибнем под пулей, лекрень ее возьми, как Антонина…
Матвеев оглянулся, пытаясь по скрипуче-визгливому голосу определить, кто это так провокационно крикнул, но не узнал…
— Данилыч, сам покойничков в лесу подбираешь, — громко объявил неизвестно откуда вынырнувший Тимоха, — а курву-то у себя в доме прячешь от суда народного. Негоже, тришкин кафтан, негоже преступницу покрывать.
Люди одобрительно загудели, холодок пошел по спине Матвеева.
— Жонки, спать бы пошли… Ночь-то какая теплая да мягкая, как постель пуховая, — хотел отшутиться Матвеев, не желая особо обеспокоить их каким-нибудь нечаянно сорвавшимся словом.
— Когда вороны глаза клюют, спать-то больно, — явно подстрекательски опять крикнул Тимоха, обращаясь не к Матвееву, а к толпе, — и ночь теплая, и постель пуховая не в помощь, Евдокимихины гвозди впиваются в спину и спать не дают.
— Ну-ну, — сердито глянув на Тимоху, предостерегающе грозно засопел Матвеев. — Ты жми, да не пережимай…
— А что «ну-ну»? — комично передразнил его Тимоха. — Салазки гну и покойничков в гроб кладу… Вот те и «ну». Ты пока, Данилыч, с молодой-то женой постель мнешь, Евдокимиха из нагана в мужиков пуляет, последних, от войны оставшихся, изводит, тришкин ей кафтан.
— Данилыч, ты почему эту суку припрятал у себя?! — вдруг нарочито задиристо закричала Марфа Мардаровна, баба бойкая и скандальная. — Гляди, погорит твой казенный дом. Не увезешь ты ее от нас добром. Припряталась! И гонор-то куда делся, как мышь присмирела, сидит, а о том не думает, какого мужика пулей махнула… Детей сиротами оставила. Не будет ей добра сегодня, верно, жонки!
Но те молчали, не поддержав ее голосом, только все разом глазами угрожающе повели на Матвеева.
— Ты, Мардаровна, тоже скажешь, — миролюбиво, чтобы не обострять отношений, пробиваясь к ней через толпу, успокаивал Матвеев, — что же, у нас и законов нет, и суда справедливого?
— Знаем мы закон для Евдокимихи. Ревность ей припишете, посидит год-другой да и приедет. А нам-то она зачем? Мужика уж не вернешь. Одна им пользоваться хотела, жадная больно. Петуха красного пустим, — не унималась Мардаровна. Ее поддержал Тимоха.
— Убийцу — на улицу, дери ее горой, и суд весь! — взвизгнул он вызывающе громко и сипиляво.
Люди снова заволновались, загудели. Матвеев понимал, хотя лышегорцы его уважали и всегда он находил с ними язык, что сегодня поддержки, пожалуй, ему не будет. Он мог рассчитывать только на себя… Тем временем повозка, окруженная со всех сторон толпой, подъехала к крыльцу больницы. В тесных дрогах на траве лежали рядом Ляпунов и Антонина, оба накрытые одной простыней. Антонину мужики, придвинувшиеся к крыльцу, по просьбе Матвеева положили на носилки и понесли на второй этаж в свободную родильную палату, чтоб извлечь пулю из плеча и сделать перевязку. Она была без сознания.