А тело Ляпунова, еще не остывшее, внесли в покойницкую и положили на склизкие, талые льдины, завезенные ранней весной с реки… Густо прогретый первый день летнего солнцестояния стал последним днем жизни Евгения Ивановича. Кто-то из мужиков приладил половчее изголовье и осторожно накрыл его чуть-чуть побледневшее лицо, но по-прежнему красивое, будто живое.
— Куда же она ему угодила? — спросили мужики у Афанасия Степановича, зная, что он был при осмотре фельдшерицей тела Ляпунова.
— В сердце, чай, пуля-то сквозь прошла.
— Святое местечко выбрала, — тихо заговорили мужики. — Ишь похоть-то до чего бывает мстительной. Отгулял молодец, оттешился. Любил, покойничек, за юбку-то подержаться, в зимних постелях понежиться, любил. А вот головы-то не сносил, мало о ней заботился. О, Лышегорье ты наше, нету тебе покоя, — будто причитая, повторяли они, закрывая покойницкую на замок.
— Давайте, жонки, по домам, больным отдыхать надо, — спокойно, но настойчиво предложил Матвеев, — по домам, поутихните малость, остудите головы. Чего шуметь? Бойкого на постель мужика лишились? Переживете, может, нового пришлют, такого же ходока, — и грустно, с тихой печалью в глазах улыбался.
Теперь никто ему не возражал, будто все согласились с неминуемой судьбой Ляпунова, Евдокимихи и Антонины, повернулись и, неторопливо, негромко переговариваясь между собой, пошли в разные концы села. Но уж в постель никто не ложился, а многие не сводили глаз с дома Матвеева, поджидая, когда выйдет Евдокимиха. Люди считали, что вряд ли она усидит до утра…
Матвеев после больницы зашел в сельсовет и вызвал самолет с оперативной группой. По такому чрезвычайному случаю самолет направили из Архангельска. Он прилетел скоро и приземлился возле самого села на лугу. Окружив Старопову со всех сторон, милиционеры вывели ее из дома Матвеева.
— Данилыч, — тихо сказала она, прежде чем сесть в дроги, — последний раз тебя прошу, позволь проститься.
— Ты что? — оторопел Матвеев.
— Я же любила его, так любила, — и заревела в голос, — могу хоть мертвого обнять на прощание…
— Не шали, Старопова, хватит, налюбилась, — холодно и недовольно оборвал капитан, старший из прилетевших милиционеров, которому предстояло вести следствие по этому делу. Он, чуть подождав, нетерпеливо подтолкнул Старопову к дрогам.
— Тихо, тихо лапай-то. — Она резко повела плечом, как бы желая освободиться. — Данилыч, как скажешь, так и будет, — умоляюще глядя на него, вновь попросила Старопова. — Я могу и одна мигом — туда и обратно. Не беспокойся, я мигом…
— Я ж прав на то не имею, Евдокимовна, — виновато сказал Матвеев, — как товарищ капитан. Он теперь старший…
Но ей не нравился этот милицейский капитан, которого, видно, подняли среди ночи с постели и отправили сюда — с головой и в омут… Оттого он нервничал, сердился, неприязненно поглядывал на нее и выжидательно следил за Матвеевым, полагая, что в конце концов ответственность за преступницу до самолета несет участковый. Они лишь должны помогать. А когда он вернется вести следствие, тогда все будет виднее. Сейчас же ему поскорее хотелось улететь обратно в Архангельск. Он спиной чувствовал сгущающуюся опасность.
Матвеев же испытывал какую-то неодолимую раздвоенность. Он почему-то верил, что она любила Ляпунова, пусть своей, ей лишь понятной любовью, и по-мирски проститься ей с ним, конечно, надо бы. «Караул хороший… Пять минут… Но капитан-то больно ядовит. На все глаза таращит как на новые ворота. Для него преступник, независимо от положения и ситуации, вроде бы уже и не человек, ни страдать, ни чувствовать не способный. Он не поймет, осудит и в протоколе следствия укажет, чем еще больше осложнит. Мягковат я был. Пожалуй, Селивёрст Павлович правильно мне говорил о ней, многое я будто бы не замечал, прощал ей и Ляпунову. Вот блажь-то и взяла верх. А тут еще в покойницкую ее повезу прощаться… Поймут ли?..»
— Нет-нет, Евдокимовна, — произнес он решительно вслух. — Глянь кругом-то, все село не спит, нам бы поскорее высунуть тебя отсюда, подальше от большой беды. А у покойницкой они тебя и захлопают, да и распорядятся твоей жизнью. Тогда нам с капитаном головы не сносить…
— Матвеев, что ты ее как богомолку обхаживаешь. Преступница она! А ты чуть ли не извиняешься, — сердито сказал капитан, подавая знак милиционерам трогаться.