— Хорошо, что защитники у меня будут подостойнее тебя…
— Ну, постыдись, Анна, грозить-то, постыдись, бисова твоя душа.
Хотя она отругивалась и шумела, не соглашаясь, но что-то больно точило ее внутри, вина поднималась из самых глубин ее и постепенно, все настойчивее овладевала умом. Она больше не сказала ни слова до самого самолета. Матвеев иногда оглядывался, поджидая охрану, а Старопова все так же сосредоточенно смотрела в землю, уткнув сжатые кулаки в подол юбки…
Охранники пришли, когда Матвеев уже посадил Старопову в самолет. Они привели с собой взъерошенного Тимоху.
— Ты что дуришь? — сердито спросил его Матвеев. — Нашел тоже мне игрушку — из ружья палить.
— Неужели, думаю, едёна нать, Евдокимиху живой увезут? — весело отвечал ему Тимоха. — Помогу-ка я божьему суду свершиться, поставил мушкет на боевой взвод, авось не промахнусь! Да вот, видишь, Данилыч, подвел мушкет, а то бы не бывать ей в живых, дери ее горой, как есть не бывать, я ведь стрелять-то умею, — и улыбнулся живо, всем лицом, будто совершил что-то невероятное.
— Вот я тебя в Архангельск отправлю, в тюрьму, — дернув Тимоху за плечо для острастки, прикрикнул Матвеев, — там покажут, как стрелять из мушкетов.
— Отправь, Данилыч, отправь. Задвённая сторона наша, как есть задвённая. А я дальше Лышегорья ни шутя, ни всерьез не бывал. Глядишь, и свет увижу перед смертью. Там какой-никакой морской порт, суда заграничные, глядишь, и заплыву куда-нибудь в Лондон. Вот дива будет, на все Лышегорье. — Тимоха шаловливо балагурил, и Матвеев колебался, как ему поступить. — Одно только неудобство, Данилыч, с этой сукой в одном помещении придется лететь, — и ругнулся бранно и грязно, так что у милиционеров лица перекосились от его слов.
— Николай Данилович, так мы его погрузим, там разберемся, он ведь тоже нарушитель, — сказал капитан и уже подступил к Тимохе, чтоб подсадить его в самолет.
— Да ведь он душевнобольной уже много лет, какой с него спрос, — Матвеев, видно, принял решение оставить Тимоху в Лышегорье. — Доложите начальству, если востребуют, тогда и отправим. Да ведь и вы, наверное, вернетесь, особо не задерживаясь. Следствие не ждет, по-горячему следу и вести надо… Здесь его допросите, если потребуется. Он постоянно бывает не в себе. Болезнь у него падучая.
— А документы на этот счет есть?
— Есть, составлялись, — уклончиво ответил Матвеев.
— Ну, гляди, — неохотно согласился капитан, — гляди, но речи он говорит больно злые и ружьем не по назначению балуется. Мы так и доложим — арестовать его надо непременно.
— Это я-то не в себе? — вдруг взорвался Тимоха. — Ты что, Данилыч. Да я ее, тришкин кафтан, только в здравом уме и могу… Это… Ведь надо же так Советскую власть осквернить! — Тимоха кипел от негодования, притоптывая ногами, грозил и лютовал. — Я вот самому напишу, чтобы он строжайшим указом запретил допускать к власти баб… Что же люди-то подумают, как поглядят на эту сатану в юбке да на ее дружка-покойничка. Он ведь лишь то и имел, что в штанах носил. — Тимоха вдруг ехидно хихикнул. — Может, тронулся-то не я, а они того, — дурашливо повертел пальцем у виска. — Тут у нас даль, темень задвённая, вот они и решили.
— Ну, хватит выставляться, — не дав Тимохе выговориться, оборвал Матвеев, видно, опасаясь, как бы он еще чего-нибудь не ляпнул. — Садись в дроги, домой поедем, и моли бога, что промахнулся, а то бы и никакого письма не написал.
— А напишу, ты мне не грози, Данилыч, не грози, — не сдавался Тимоха. — Я ведь знаю, если не написать, вы Евдокимиху выгородите, все на ревность спишете. У-у-у, потаскуха шальная, — и погрозил в сторону самолета тощеньким кулачком.
— Может, мы его все-таки прихватим? — снова уже более настойчиво спросил капитан. — Больно речи у него ехидные, не похоже, что он дурачок? Арестовать его надо… По закону…
— Да дурачок, потому и говорит. — Матвеев толкнул Тимоху к дрогам. — Садись, пока не передумал.
— Ну, гляди-гляди, Николай Данилович, а то ведь еще один самолет за ним, дурачком, гнать придется, его же по тракту не повезешь, руки на себя наложит.
— Не придется. Он личность известная, — Матвеев добродушно махнул им. — Летите, ребята, не теряйте времени.
И, подхватив Тимоху, направился к дороге, где стояла в упряжке Пальма. Матвеев и Тимоха рядом выглядели до смешного нелепо. Николай Данилович рослый, крупный, шагал размеренно и грузно, так что тщедушный и всклокоченный Тимоха, повиснув у него на руке, почти не касаясь земли, еле успевал перебирать ногами. Но все же Тимоха что-то еще пытался говорить, объяснять, активно жестикулируя свободной рукой.