— А ты откуда знаешь?
— Димитрий Иванович выписал ее из Петербурга, чтобы доказать Кычину, что заговоры и ворожба его — обман, вымысел, которым он обольщает людей. И когда книгу привезли, у Димитрия Ивановича вот здесь, в этой комнате, собрались Прокопий Васильевич, Тимоха, Илья Ануфриевич, наш отец, Татьяна — жена Егорушки, Лида и еще много других — полный дом был. И Кычина позвали, мол де, разговор мирской есть. Тот что-то побычился-побычился, но пришел. Видно, заинтересовался, что ли. Ну, расселись по лавкам, как полагается, Лида с Татьяной чай разносят, а Димитрий Иванович читать начал. После первых же слов его все так и замерли в страхе.
— Маша, ты-то откуда знаешь, рассказываешь, будто сама сидела и слышала Дмитрия Ивановича? — Он даже не заметил, как просто и естественно произнес имя ссыльного. — Не выдумываешь ли ты, девушка, все?..
— Это вся деревня знает. До сих пор как сядут в застолье праздничное, выпьют, ну и давай рассказывать, как Димитрий Иванович «чернокнижье» читал. Рассказывают да смеются.
— Так смеются. А ты говоришь — замерли все в страхе.
— Это потом, уж как все случилось. А когда Димитрий Иванович читал, тогда все замерли, оцепенели и сидели не шелохнувшись, пока он до конца не дочитал.
— Что же, целый вечер так и читал?
— Целый. И все молчали, и Кычин сидел мрачный, насупленный, но не ушел. А когда Димитрий Иванович, усталый, закончил читать, то и спрашивает у Кычина, что, мол, скажешь, Лука Ерофеевич? А тот спокойно, словно уж давно к вопросу такому приготовился, отвечает: «Слова, Димитрий Иванович, в твоей книге те же, что и я людям говорю, да только книжные они, в буквы уложены, и силы не имеют, пустые слова». — «Как же так?!» — удивился Димитрий Иванович. «А вот так, не в обиду тебе будет сказано. Каждый дохтур говорит слова, и часто одинаковые вроде бы, да не у каждого дохтура слова эти лечат. У меня, дорогой Димитрий Иванович, власть другая, нежели у вас, книжников. Ваше дело — мысль, она умом владеет, а ум дан не всем, он у избранных, а сердце, душа — у каждого. Тут никто не исключен из человеческого круга. А власть сердечная выше и сильнее вашей, книжной». Встал и ушел, не сказав больше ни слова. Вот и спору тому тут конец был.
— Чу́дно-чу́дно, все это чу́дно…
— А что тут чу́дного?!
— Кычин-то, гляди ты, умен как бес, эко лихо вывернулся. — Селивёрст улыбался и качал от удивления головой.
— Это еще что. А вот когда Димитрий Иванович собрался уезжать, то позвал попрощаться Кычина.
— Что же они, в приятельстве состояли?
— Нет, такого не было. Но Кычин любил заходить к Димитрию Ивановичу и вести всякие мирские разговоры. Мужики-то лышегорские очень хвалили Димитрия Ивановича за простоту в разговоре и ясность мыслей.
— Гляди, у нас ведь человек не сразу приходится ко двору, — с ревнивым чувством произнес Селивёрст.
— А он пришелся, характер, говорят, у него был покладистый, и больно добр был, к людям душой расположенный.
— Что же Кычин к нему вдруг тянулся?..
— Душу человеческую хотел понять глубже — так мужики судили…
— Да-да… — задумчиво согласился с ней Селивёрст, вспомнив опять письмо Лиде.
— Так вот позвал он Кычина и говорит ему, мол, Лука Ерофеевич, не примешь ли дар от меня, книгу-то хочу тебе оставить. А он ему в ответ: «Ты, Димитрий Иванович, человек хороший, душевный, добрый, но как есть еретик — ни в силу божественную, ни в силу чудодейственную, ни в силу царскую ты не веришь. Ни во что такое не веришь, чтобы не от ума нашего… Во всем ты разумом живешь, оттого и страдаешь. А душе, какой-никакой, ведь и отдохнуть надо, замереть иногда в изумлении или страхе и очиститься, чтоб потом опять сквернь всякую и суетность мирскую терпеть. Потому принять от тебя дар — это как причаститься у еретика. Не могу. Взять у тебя книгу эту — значит усомниться в собственных силах. Мои же силы духовные, стало быть, вечные, а твои — пусть и полезные, да суетные, скоротечные, и уходят без остатку, как вода в песок, — ни в теле, ни в душе не задерживаются. И человек ветшает, хиреет и умирает в бесполезности своей. К тому же подарок твой есть лишь хитроумное намерение твое среди лышегорцев сомнение посеять в кычинском предвидении дел людских. А я скажу тебе, Димитрий Иванович, чтобы ты не сомневался в силах моих, что жить нам с тобой на этой земле совсем немного осталось. Моя жизнь после смерти твоей и трех месяцев не продлится». Тем и разговор их закончился. Книгу Лука не взял.
— Бес, ну сущий бес… — восхищенно повторял Селивёрст. — А как со смертью-то вышло?
— А так и вышло. Осенью где-то умер в госпитале Димитрий Иванович, а зимой и Лука преставился… Говорят, что после смерти Луки Марфа-пыка просила Лиду отдать ей книгу, но уж не знаю, как там было, только осталась она в ящике Димитрия Ивановича. Татьяна, жонка Егорушкина, видала, что книгу эту Лида почитывала, и частенько, особенно когда уж не в себе была…