Перед тем как совсем уйти с речки, окликнув ее, помахал рукой приветливо и прощально.
А она все еще сидела, обхватив руками коленки, и глядела вслед ему, пораженная столь неожиданным разговором и еще более неожиданным прикосновением, от которого даже закружилась голова.
В тот момент Лида не знала, что судьба ее уже решена и чувствам ее, трепетным и нежным, ревнивым и страстным, суждено прийти в согласие с жизнью.
Они оба прожили эту неделю в душевном смятении и недомогании. Даже тяжелая работа в последние дни сенокоса не могла осилить душевных мук Селивёрста.
В Высокий заулок Лида шла через перелесок, по тропинке грибников и ягодников. Селивёрст — лесом, через березняк, от ручья в гору. И встретились они нечаянно на перепутье, не дойдя до Татьяниного креста.
Оба вздрогнули разом от неожиданности, смутились и растерянно посмотрели друг на друга. Но все это длилось какую-то долю секунды, Селивёрст шагнул навстречу и порывисто привлек ее к себе. Напрягшись, они замерли в полуиспуге, нервная дрожь обожгла их, огненное тепло ударило в головы, и лесная тропинка медленно покатилась из-под ног…
Селивёрст тяжело перевел дыхание и стал приподниматься на подушках, ему было душно от нахлынувших чувств, от поразительной остроты воспоминаний… Только он, конечно, не знал и не ведал, что эти же картины их юности волновали и Лиду в последние дни жизни ее. В лешуковской избе на Нобе Лида провела последние счастливые часы, именно здесь она вновь обрела любимого Селивёрстушку, обрела навсегда, как и он сейчас воспоминаниями юности, воспоминаниями болезненно мучительными, невольно освежил душу и вернулся в мир ему по-прежнему близкий и дорогой.
Маша украдкой глянула на Селивёрста, заметила его смятение, но продолжала читать:
— «Думал бы ты обо мне, не задумал, спал бы, не заспал, ел бы, не заел, пил бы, не запил. Чтоб во всю-то жизнь твою была лишь я тебе милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, милее всех избранниц твоих, будь они краше, лучше меня, и даже милее сна твоего глубокого по всяко время. Лишь меня единственную ты помнил бы и любил, и сердцем страдал, и жаждал меня во всяку пору, во всяк час ненастья и беды, радости и счастья…»
— Маша, девочка моя, хватит читать, устала ты, — перебил ее Селивёрст.
— Нет, хорошо мне, никогда я еще в жизни не слышала столько чудных слов. Сколько ни читай — и всех не переберешь, — восторженно ответила она.
— В другой раз почитаешь еще. — Селивёрст благодарно погладил ее по руке. — Иди домой, я полежу, может, усну… Спасибо тебе, добрая девочка.
Он поднял глаза, тепло улыбаясь в бороду. И опять поймал себя на мысли, что у Маши поразительно много сходства в лице с Наденькой.
«Откуда, однако, быть этому сходству? — устало думал он. — И где покой, где умиротворение мое, в ком оно? Да есть ли на свете душевный покой у людей странствующих? Вот жил бы я в Лышегорье безвыездно. Всю жизнь любил бы мою Лиду, ее берег, деток растил. Это ли не счастье — всегда быть возле любимого человека. А в странствиях Наденька встретилась, душой к ней привязался, казалось, она верх взяла и судьбу мою решила. А приехал, и вот тебе, покоя как не бывало. В какие сомнения да переживания Лидушка ввела. Чуть душа не отлетела. Даром что нет ее, покоенка, а чувствую, что она тут, со мной. Как же так быть-то может?..»
3
На сенокосе Егор не находил себе места. И работал в полную силу, до усталости, изнеможения, а в мыслях все были Селивёрст и Наденька. Он чувствовал свою глубокую вину перед ними, потому особо убивался, тяжело было у него на душе. И за нескончаемыми заботами летних дней постоянно видел другой сенокос, военный, на Припяти, в 1916 году. Почему-то ему казалось, что именно те далекие июльские дни и повернули все в жизни Селивёрста, повернули не без его молчаливого участия. И сама мысль о вине отзывалась в нем болью…
А дело-то происходило тогда так. Через несколько месяцев после их возвращения из Перхушкова, из генеральской усадьбы, началась первая мировая война. Полк их был отправлен на действующий фронт. И мирные дни, и Перхушково отдалились разом, заслоненные изнуряющей окопной жизнью.
Прошло больше года… Однажды послали их обоих помочь санитарам — посадить в поезд раненых. И посередь этой страшной войны они нечаянно столкнулись с Наденькой. Оказалось, что посадкой командовал ее отец, месяц назад назначенный начальником дивизионного госпиталя, а с ним сестрой милосердия приехала и дочь. Первым увидел ее Егор. Она узнала его и сразу же спросила, где Селивёрст Павлович. И, не ожидая конца погрузки, пошла вместе с Егором искать его. Пока не нашла, не успокоилась.