— Вот-вот, это я и называю фанатизмом. «Всех сделать?..» Христос пытался раньше вас… Аввакум обрушился на книжные знания, на мудрецов человечества — Платона, Аристотеля, Диогена, Гиппократа… Думал, что спасет Россию от света знания. Неравенство идет от природы и существует в соответствии с природой. И восстание Аввакума было лицедействием, лишенным собственной мысли: «Куда идти, что делать?!» Неведомо ему это было. Понимаете, неведомо. Он всего лишь лицедействовал, а не искал выход, как помочь России. Об этом думал и заботился Никон вместе с Алексеем Михайловичем. Они открыли дорогу в Россию книжникам, они посадили российские умы за книги, пусть и чужие мысли, но тогда необходимые для развития России, ее соперничества с Европой, для ее освобождения от темной азиатчины. Это было благом! И война до кровопролития с Аввакумом — тоже была благом! Война с темнотой! Иначе не было бы Петра, его реформ, новой России — мировой державы, не было бы и того, что двадцатый век Россия начала на новом дыхании… Она явила, наконец-то, после стольких мук, лишений, бедствий, свою мысль, свою философию, свою науку, свою литературу, художества, своих гениев, равных которым не знал мир.
А что же вы сделали, темные аввакумовцы? Вы все повернули вспять, вам опять нужна чужая мысль, только на сей раз не вооружающая, а разрушающая нашу Россию, ее становой мыслительный хребет… Вы, конечно, это не понимаете, нет?! — Он вскочил и громко, до выкрика кинул им в лицо: — А я понимаю и страдаю за вас и за Россию, сердце мое разрывается от боли и беспомощности. Боже, как вам задурили голову!..
— Папа, ты слишком… Даже мне это неприятно, как же должно быть им…
Наступила тягостная минута молчания. Клочков отошел от стола, нервно раскурил трубку…
— Надежда Анатольевна, за нас вы не беспокойтесь. На фронте от офицеров царских мы и не такое еще слышали, — спокойно начал Селивёрст. — Они тоже все за Россию болели… И горячились так же, как Анатолий Сергеевич… А вот если без горячки, умом, как вы призываете, можете вы мне, «темному аввакумовцу», объяснить, что же такое народная жизнь в России? Знаете ли вы ее, понимаете ли, на чем она стоит?
— Это яснее ясного, надо ли даже и начинать такой разговор? — Огонек в его трубке вспыхнул и осветил сосредоточенное лицо.
— А почему нет, папа. — Наденьке явно не нравилось отношение отца к гостям. — Что мы действительно знаем о народной жизни?
— Ты мало видела ее на войне. У тебя не стоят в глазах эти пожары, когда огонь уносил не только стены, но и духовные ценности этого самого народа, который жадно набрасывался и палил, но не сумел, не потрудился дорасти до великого искусства, собственного, кстати, национального, талантливым от природы умом и чуткой, пылкой душой…
— Измученная веками душа в чем-то и могла найти освобождение…
Егор почувствовал по этой фразе, что Селивёрст вдруг потерял интерес к разговору. Но Клочков вновь сел к столу, постучал трубкой по краю блюдечка, выбивая пепел, и добавил в продолжение собственных мыслей:
— Селивёрст Павлович, и революционные романтики, коими вы себя считаете, должны видеть реальную цель. Солнце всходит, чтобы оплодотворять землю. Думаю, эта простая мысль ни у кого не вызывает сомнений?!
— Не вызывает. Поэтому мы и утверждаем: землю — крестьянам, фабрики — рабочим! Куда яснее и необходимее. Эта романтика в согласии с народной жизнью.
— Не буду вас переубеждать, пусть с годами вас переубедит сама народная жизнь. А что она переубедит, я не сомневаюсь…
На том они и расстались. Наденька вышла проводить и в молчании по Грохольскому переулку довела их до угла Мещанской. Потом Селивёрст вернулся с ней до подъезда — время было позднее. А Егор остался ждать его на Мещанской, размышляя и пытаясь понять, почему Клочков так обрушился на них и почему Селивёрст не вступил с ним в открытый революционный разговор, а позволил даже обозвать их чуть ли не темными людьми… Скоро вернулся Селивёрст, и они пошли к Садовому кольцу… Егор сразу же высказал свои сомнения, даже несколько разгорячился, обвиняя в нерешительности своего друга. Но тот молчал, а потом спокойно, без какой-либо запальчивости ответил: «Егорушка, не со всеми надо спорить. Инакомыслящего порой и послушать не грех. На дорогу истинную ты его не направишь, а вот ход его мыслей знать полезно, ой как полезно».
Егор же остался при своем мнении, так и не поборов душевной досады и горечи. Ему было неприятно, что они, люди бывалые в словесных баталиях, на сей раз сплоховали, не дали отпора. И он решил, что Селивёрст просто лукавит, не хочет признаться… А про себя подумал: при такой вражеской откровенности скорее всего это их последняя встреча с Клочковым. «Вот Аввакума я бы, пожалуй, ему не простил. Судит, о чем не знает. Сам-то он пошел бы за веру на костер… Ой ли?! Но если приведется еще свидеться, сам ему скажу, не буду ждать Селивёрста».