И пошла к легкому, ажурному диванчику, но не села, а остановилась у самой кромки воды. Егор остался у нее за спиной, поглядывая на середину пруда, где белые лебеди неторопливо кружились возле деревянного островка. Они подныривали под него, упираясь в воздух взметнувшимися вверх широкопалыми лапами. А притомившись в резвости своей, по очереди поднимались на настил островка к кормушке и, уткнувшись в корытце, жадно выбирали пищу, потом плоским красным клювом беспечно чистили перья, разглаживая их усердно до матового блеска.
Егор не без интереса смотрел на размеренно сытую, беззаботно отрешенную от этого полуголодного мира жизнь лебедей, и перед глазами его явилась совсем неожиданная картина лышегорской весенней охоты на Визеньге, когда с неба, как густой черный снег, падают хлопьями, легко прирастая к озерной глади, гуси, вернувшиеся с юга, и устало бьют по воде крыльями, поднимая фонтаны брызг. Ему почудилось, будто слышит он радостный многоголосый клекот их: они снова дома, на родном озере, на родной воде. И говор их радостный захватил его, он слушал его с щемящим волнением, словно вместе с ними только что с неба опустился, отмахав крыльями десятки тысяч километров.
— Фу-ты, до чего ж тоска по дому может довести, — несдержанно чертыхнулся он.
— Может, посидим, Егорушка, — неожиданно окликнула его Наденька.
— Посидим, хорошо тут, — и тоже подошел к ажурному диванчику. — Возле воды всегда приятно, и глазу легко, ничто его не держит — скользит, плутает по воде.
— Хорошо, а говоришь «тоскливо», что же так?
Наденька, видно, хотела вернуться к разговору, столь резко оборвавшемуся.
Но Егор промолчал, не уверенный еще, надо ли его продолжать. И оба они опять затихли, глядя на отплывших к противоположному берегу лебедей.
— Скажи, а «медведушка» так же думает, как ты, тоже рвется в деревню, домой?
— Не знаю, поняла или не поняла, но, поскольку вижу, что к Селивёрсту ты всей душой, скажу тебе: он такой мужик… — и, помолчав, но так и не подыскав нужного слова, заключил: — Мужик-стихия! Ему во всем простор нужен, воля. Понимаешь? — сказал он, удовлетворенный, что словцо-то попалось ему хорошее, мудреное.
— Нет, не понимаю — как это стихия? — холодно, совсем отчужденно ответила Наденька.
— Стихия — это, стало быть, воля, когда человек сам себе принадлежит. А в городе Селивёрст уж не будет таким, разве тут есть воля…
— Как не будет?! Почему же?! — удивилась Наденька.
— Есть деревенские мужики, которых город словно преображает, они сразу же как рыба в воде жить в нем начинают, словно тут родились и выросли. И ничего, никакой тоски-печали у них по вольной волюшке. Я знаю, лышегорские мужики каждую зиму ходят в Питер на заработки, и бывают такие среди них, что и не возвращаются. Я ведь вижу, что тебе в нем нравится. Он как дуб могучий на большом ветру — стоит и не гнется, лишь листва шумит да волнуется. А Селивёрст, если он останется в Москве, возле тебя, уж таким не будет, нет. Не с руки тут ему, не с руки. А если станет не люб телом, не приделаешь и делом, так это бывает…
Но слова он произносил совсем не те, неубедительные, и это огорчало Егора. Он чувствовал, что они не раскрывают его тревоги, не доходят до сердца Наденьки.
— А что значит, «таким или не таким»?! — Наденька выдохнула облегченно, поняв наконец, что угрозы серьезной нет в его словах. — В наше время, когда все в людях ломается, все обесценивается, кто может сказать: какими мы будем. Да, в городе крестьян хватает. А вы?! Кто скажет, кто вы?! Да в вас деревенского ничего нет, а Селивёрст — так просто интеллигент-разночинец. А к тому же и могуч. Ему все по плечу, ты прав, Егорушка. Все… — и улыбнулась, счастливая и довольная. Теперь она была уверена, что все это Егор говорил по собственному разумению.
«Человек ко всему может привыкнуть, — думала она про себя. — Было б только желание. А если оно у Селивёрста будет, то о чем печалиться? И все остальное придет».
— Ты, Егорушка, от жизни отстал. — Она улыбнулась и легонько потрепала его за ухо.
— Как отстал?
— А вот так, — и опять совсем девчоночье, юное и озорное мелькнуло в ее лице. — Папа говорит, что очень скоро все люди будут жить в городах, даже в больших городах, а деревня отомрет за ненадобностью. Так что вы класс вымирающий, спасать вас надо.
— Ну уж и отомрет, — обиделся Егор. — Папенька твой еще и…
— Не договаривай, плохо ты к нему относишься, с большим недоверием. Но я и сама читала книги по экономике, в Соединенных Штатах город становится основным жилищем людей. Вот это прогресс!