— Ну, Америка и пусть живет по-американски. Мы-то — русские! — Егор явно сердился. Ему не нравилось все, что принижало, как ему казалось, Россию и русских. — Россия без деревни — как плотник без топора. В русской деревне, Наденька, все: хлеб, песня, ум, краса девичья, сила мужицкая и дух здоровый, вот так. Россия проросла на деревне, так ей и стоять.
— Уж только ли на деревне. Русь начиналась с городов, да еще каких — Киев, Новгород, Псков. Но это времена давние. А революция? Дело людей опять же городских. — Она его поддразнивала. — Как же тут одно соединить с другим?
— Ну, многие из них — те же крестьяне, только в городе малость пожили, а солдаты — те совсем одни крестьяне. А как было в давности, кто ведает?
— Было-было, Егорушка, в давности, не сомневайся. К тому и возвращаемся, большие города — и вокруг их посады. Крестьяне к городу тянутся, и вашему Лышегорью уж век недолгий.
— Мы с Селивёрстом свой век доживем деревенскими, а может, еще и правнуки наши, несмотря на твои угрозы, жить будут в Лышегорье, — оборвал он ее сердито и слишком резко.
— Не пойму я что-то тебя, Егорушка, — недоумевала Наденька, — чего ты так за деревню держишься?
«Да чего бы мне и не держаться, — подумал про себя Егор. — Ведь пока есть город и деревня, так есть и разница между деревенскими и городскими, что тут не понимать. Хотя ей-то откуда про то знать. Она городская от рождения. Ей и свет в окошке — город. Она-то думает, что именно он все взял — и ум, и душу, и жизнь лучшую, совсем отличную от нашей. Нет, девушка милая, душу он пока не взял, не осилил, а значит, пока не осилил главного в жизни человеческой. И когда осилит? Может, никогда…»
И улыбнулся широко своему неожиданному открытию.
— Ты что же мне не отвечаешь, Егорушка? — обиделась Наденька. — Я вот хочу понять, чем же он досадил тебе, этот город?
— Да особливо ничем, только, видишь ли, по моим понятиям, городской человек, — горячо зачастил Егор, высказывая мысли, давно облюбованные, давно выношенные, — на природу смотрит с позиций своей устроенности. А в деревне жизнь в простоте своей всегда старается идти в согласии с природой, с жизнью души человеческой. Ведь природа и человек — пока во многом чужие друг другу, им еще язык согласный искать надо. В деревне — легче его найти. И если человека, в общем-то, ненароком можно и подчинить, а то, гляди, и сломить, то природу — нет! Она, как ель молодая, дугой согнется, выждет, да и распрямится… Ой как распрямится, — он даже облегченно вздохнул. — Природа — такое чудо непостижимое, во всем непостижимое… Но мы можем жить в согласии с ней, тогда и душа наша бывает не так обеспокоена, живет ровнее, счастливее… Случается и такое, да…
Он неожиданно оборвал мысль и замолчал, погруженный в себя, лишь взгляд его все так же пытливо был устремлен к лебедям, словно он целиком был занят их легким движением вокруг деревянного помоста.
Наденька тоже вдруг вновь увидела лебедей, ее поразила их ослепительная белизна в надвигающихся сумерках. Она надела очки, чтобы повнимательнее рассмотреть их. И удивилась, сколь хороши они были в этот вечерний час. Медленный поворот головы, неторопливое приближение друг к другу, чуть приглушенный, нежный клекот — счастливая пара ведет свой семейный разговор…
«Все, как бывает у людей…» — поразился Егор. Хотя мысли его были сосредоточены еще на отношениях природы и городского человека и ему хотелось об этом говорить и говорить, но он сдержал себя, неуверенный, что это может быть интересно Наденьке, интересно то, что давно в нем созрело и, сопротивляясь, не принимало этих отношений. Все худое в городе он видел особенно остро и столь же остро отвергал, настойчиво и упрямо внушая себе, что последнее спасение русского человека — северная деревня, где еще творится добро…
— Селивёрст о природе думает как ты? — Наденька первой прервала затянувшееся молчание и вновь внимательно посмотрела на Егора.
— Как Селивёрст? Не знаю. Возможно, так, а может, совсем по-другому. У нас в деревне принято каждому по-своему думать, если речь идет о вещах не мирского порядка. Тут каждый свою мыслишку иметь должен. Я хотел лишь объяснить тебе, что разлучить Селивёрста с природой — это лишить его воздуха, как бабочку под колпак посадить. Он быстро завянет, засохнет и уж не нужен тебе будет. Кинешь ты его, измучаешь и сломаешь, хотя и гордый он человек, сильный.
Он наконец почувствовал, что слова его задели ее… Но именно в этот момент не испытал удовлетворения.
— Ну-ну, ты скажешь — его кинешь. Вот он кинет, так больно будет. Не знаю, как я переживу расставание с ним, и переживу ли?