— Дмитрий Иванович, Селивёрстушка, спасайтесь, прячьтесь, банда Пузана идет за вами. Вплавь на лошадях через Мезень переправляется.
Селивёрст оторопело открыл глаза, огляделся. «Ну, чудно́, — подумал он. — С воды родниковой, что ли, такие сны, будто в жизни все это происходит. Чего только с человеком не бывает от дум неусыпных, если нет покоя даже во сне…» Полежал так с открытыми глазами, дивясь всему увиденному, и опять уснул…
А только что виденный сон будто и не прерывался. Виделось ему, что в сумерках вернулся он домой, а Ульяна Петровна вся в слезах, от волнения слова выговорить не может. А когда немножко успокоилась и дыхание перевела, то объяснила, что Костя Пузан, сын Михея-лавочника, сам приходил за Шенберевым и Селивёрстом. А не найдя их, с собой взял под залог Лиду и Наденьку.
— Если вы к ним не явитесь до завтрашнего утра, то банда их увезет с собой в Тайболу. «Вот и пусть выбирают», — сказал Пузан. С тем и ушли…
— Где он прячет, не знаешь?
— Я посылала ребятишек, так они сказывали, что Пузан у себя в доме их держит.
— Тогда вот что, мамушка. Я пойду к Пузану, а ты поднимись вверх по ручью, там, у поворота на Кокуй, Шенберев ждет меня, веди его домой.
Селивёрсту снилось, будто бы он уже у Пузана. И дом поджег со двора, а сам поспешил в комнаты, рывком открыл дверь, держа наготове наган. В первой комнате было темно, кто-то завозился на печке, забормотал что-то во сне. Он огляделся. Сквозь дверную щель из дальней комнаты пробивался свет. Трое мужчин сидели за столом спиной к нему, а лицом — Лида и Надя. Селивёрст облегченно вздохнул. «Сама судьба обо мне позаботилась».
Лида и Надя увидели его и замерли в испуге. Он дал им знак, чтобы они поднимались из-за стола. А сам отступил обратно в темноту.
— Вы куда, мои хорошие? А, понимаю! Одних мы вас никуда, ни-ни, — шаловливо-угрожающе Пузан поднял палец, хихикнув игриво и мерзко, добавил: — Я сам за вами догляжу.
Как только Костя ступил с порога, держа свечу в руках, Селивёрст со всей силой ударил ему в затылок рукояткой нагана. А огонь уже подбирался к стенке, к верхним сенным стеллажам. Селивёрст держал Надю за руку, а Лида шла следом. Когда они были у ворот, Лида, шепнув, чтоб они ждали ее у амбаров, вернулась. Селивёрст отвел Надю за амбары, подождал секунду-другую и кинулся снова ко двору. Огонь уже вырвался с повети. Дымом заволокло стойла, было душно. Селивёрст сквозь сон закричал громко, на всю комнату:
— Лида, оставь их, поветь сейчас рухнет!
— Селивёрстушка, не могу, они ж живые, не могу.
Селивёрст несдержанно выругался и побежал открывать ворота. Лошади бешено устремились за ним и, сбив его, понеслись вон со двора. Падая, он увидел, как дальний угол повети рухнул и огонь поглотил Лиду. Он чувствовал, что ему уже не встать, и с болью подумал: «А как же там Наденька без меня? Кто ее защитит, кто позаботиться?» И черная, непроглядная тьма надвинулась разом, накрыла его своим тяжелым покрывалом. Боль разом стихла, тело онемело, утратив способность что-либо чувствовать. «Вот и пришел мой час…»
Селивёрст открыл глаза, была сумеречная белая ночь. В ушах еще стояли предсмертные слова Лиды, и грудь болела, словно по ней действительно прошел табун лошадей.
— Фу-ты, страхи-то какие, на войне такого не переживал. Может, зелье Марфино тому виной, а может, мысли мои бедовые творят всякие несуразности…
Глазами он неожиданно уперся в созвездие Орион, вспомнив, что перед сном ждал его появления. Теперь оно висело низко и тускло светило сквозь молочную пелену летних сумерек. Он попытался отыскать верхнюю звезду и не нашел ее на месте. Встал с постели, высунулся в окно и тщательно осмотрел весь рисунок Ориона, но верхний угол был размыт и не проглядывался.
— Видно, припоздала, а может, еще и рано, ночь только начинается.
Он сел к окну, поглядел в поле, было тихо, безветренно. Опять вспомнилось виденное во сне — и Лида, и Надя, и мать, и тетушка, и неизвестно откуда явившийся Шенберев, что теперь его больше всего привело в изумление.
— Чудно́, чудно́, да и только. Будто я с ним с живым поговорил, до того все ясно вижу и помню. А человек-то и впрямь, должно быть, интересный был, непростой. Вот те и сон, лекрень возьми. А Наденька с Лидой сидят и разговаривают как подруги. А может, так и было бы, узнай они друг друга… А теперь их нет никого, кроме Наденьки. Выходит, что самой судьбой она мне завещана.
Растревоженный сном, он стал думать о Наденьке, вспоминать всякие случаи и оказии. Мысль его, блуждая, блаженно набрела на дни, когда они жили у Припяти, косили сено, а по ночам уходили по тропинке вдоль реки.