— На службе я, Маша, командировка давно кончилась, а я в постели больной валяюсь, — несколько сконфуженно объяснил Селивёрст. — Егорушка — человек заботливый, беспокойный, волнуется, как бы чего плохого не вышло. Вот и торопит…
— А чего выйдет, если ты в лежку лежишь. Опять же понятно, тяжело тебе пережить все, что с Лидой случилось. Но то, что случилось с ней, вовсе не постыдно.
— Кто же говорит, что постыдно, ты что, Маша? Лида для меня — свет в окошке, на эдакое дело решилась ради людей, ради Лышегорья…
— Так вот и ты решись, — бойко вставила она. — Лучше помянуть ее нельзя, чем прожить тут, в памяти ее храня. И творя людям добро.
— Ой, Маша, и норовиста ты, — он улыбнулся печально. — Я решил, что еду в Москву. Поправлюсь и поеду. Все вроде бы за это…
— Один Егорушка за это. Я давно заметила, что он тебя к этому ведет. А зачем ведет, и сам, видно, не понимает. Ему-то без тебя тяжелее будет, чем всей деревне. Так ведь? А может, у вас промеж себя тайна какая есть. — Она озорно присвистнула. — Ой, не зря он тебя выпроваживает, это в селе всем в глаза бросилось. Только ты еще раз сам подумай, где тебе жить и с кем дело вести.
— Давай-ка, Маша, завтракать, — перебил ее Селивёрст, желая перевести разговор, принявший столь неожиданный для него оборот. — Голодный я что-то…
— Немудрено, — согласилась Маша.
В застолье они говорили о вещах совсем незначительных, житейских — о сенокосе, грибах, рябиновых грозах — и уж больше не возвращались к коренным переустройствам мира, Лышегорья и судеб их собственных. Маша, отметив про себя, что Селивёрст действительно выглядит бодрее и подвижнее, оставила его, пообещав зайти к полудню и накормить обедом…
Селивёрст остался один в полном душевном смятении. Он мысленно возвращался к разговору с Машей и опять думал о силе революции, взметнувшей гигантским гребнем человеческие судьбы. Он думал о сокрушающей силе этого гребня и о силе здоровой, еще не вызревшей во всю мощь, пока больше желаемой, нежели существующей.
Но эта сила не коснулась еще истощенного ума человека, его пороков, его бедности. Он опять погружался в противоречивую полемику собственных мыслей и доводов. Новый человек, рожденный революцией и воспитанный новым укладом, новым образом жизни?! Вот где судьба и воля революции будут всерьез решаться — на жизнь или на смерть. Но что я для всей России? И каков будет мой вклад в Москве?! Права Маша, там ли мое место?! А вот Лышегорью дать новую жизнь, пожалуй, смог бы и я. Тут у меня хватило бы и ума, и сил, и знаний, и опыта? Хватило бы!
И чем дальше и настойчивее он думал об этом, тем яснее в нем пробуждалось сознание, что он не так уж и волен, не так свободен и независим от судьбы родного села, как ему казалось прежде…
В состоянии этого смятения и застал его Тимоха, нежданно-негаданно явившийся в гости.
— Здорово, Селивёрст. Как живешь, пошто долго маешься в постели, тришкин твой кафтан… — Сам, легко припав на колено, наклонился к груди лежавшего Селивёрста и будто врач хотел сердце его прослушать.
— Неровно дышишь, неровно.
И звонко рассмеялись оба.
— Чудишь все, Тимоха, чудишь. И годы тебя не берут.
— А чего они меня возьмут, когда бес во мне сидит. Все мне надо бегом, вприпрыжку, скоком, а то, боюсь, не успею, дело революционное без меня состоится.
— Маша говорит, ты слабый тому помощник. Слов много говоришь, а чтобы…
— Ты брось мне, — перебив его, сердито отмахнулся Тимоха. — Манька, что она понимает. У меня замыслы, Селивёрст, великие. Хочу, чтобы коммуна у нас была.
Он вскочил со стула и начал спешно ходить, скорее, даже бегать по комнате, размахивая руками и повторяя:
— Вот затея так затея. Я, как узнал, уж которую ночь не сплю. Все думаю. Эко лихо — все равны в работе, за одним столом, все ответственны друг перед другом, все добро творят и поровну делят. Скажи, Селивёрст, стоящая затея. Нет, это золотая мысль. Только так на земле можно работать без распрей. Но!..
Он вдруг резко остановился у самой постели Селивёрста, уперся в него глазами и медленно произнес:
— Но я убежден, что без тебя создать такую коммуну в Лышегорье нельзя. Ты у нас человек благомыслящий… И без тебя нельзя. Ты должен быть головой всему делу.
— Когда это ты решил? — улыбнулся Селивёрст.
— Сегодня ночью!
— Ну и ночь сегодня была, сплошные сновидения.
— А я не спал, — вспылил Тимоха. — Я думал, и никаких снов, тришкин тебе кафтан.