— Не сердись. Я о себе, у меня были сплошные сновидения. Ты знаешь, кого я убил сегодня ночью?
— Убил… Скажешь тоже.
— Убил Костю Пузана…
— Эко, всякая нечисть тебе снится…
— Не только нечисть. Я и Шенберева видел, разговаривал с ним, и тоже о земле, и как наделы производить, и как дело в деревне вести.
— Я — против наделов, я — за коммуну! Шенберев, если бы жив был, возглавил коммуну. Он в деле революционном знал толк, даром что барин. А без него только ты можешь. Не зря его видел во сне, не зря.
Тимоха вдруг вытащил откуда-то газету «Беднота» и сунул ее Селивёрсту.
— Читай вслух, и обсудим, как это у них там все получилось. Я весь горю от нетерпения. Обсудим, и завтра же я пойду по дворам. К моменту, как ты поправишься, коммуна будет готова приступить к делу.
— Ну, Тимоха, ты неисправим, торопыга, смотри, споткнешься, упадешь да и не встанешь. Сердце собьется.
— Читай, моего сердца еще хватит на коммуну. Читай и думай, как нам все применить у себя.
Селивёрст прочел, как пятнадцать крестьянских дворов деревни Небытково на Алтае вместе с приехавшими к ним семьями ивановских рабочих создали коммуну. Заметка была небольшая. Точнее, даже не заметка, а письмо коммунаров к Ленину с просьбой одобрить их начинание и дать согласие, чтобы коммуна носила имя его.
— Тут про дела-то ничего не написано?!
— А что тебе надо расписывать, как они собрали на один двор десять тощих меринов и пять дохлых коров… Сам сообразишь. Ты идею оценил? Чуешь, как крупно мужики мыслят, а остальное мы и сами придумать можем. В таком деле умному — воля, дураку — гроб с музыкой. Люди ленинскую коммуну творят! Чуешь, куда история поворачивается. Вот дело, разве в городе такое завернешь? Не зря рабочие из города на Алтай поехали революцию творить, не зря. А у нас какой размах, разве сравнишь с Алтаем. Ой, Селивёрст, за дальний горизонт мужики глянули… ой за дальний. И мы не отстанем, лекрень его возьми.
— Ну, и лихой же ты, шуми-шуми дальше, шуметь — не работать.
Но в душе Селивёрста что-то шевельнулось, ожило, где-то в глубине души его вдруг опять затеплилась давно угасшая надежда поработать на земле товариществом, артелью, мысль близкая ему и дорогая.
И вообще-то, он, как и Тимоха, принадлежал к тому типу русских людей, ум которых вспыхивает мгновенно от нового толчка давней мысли и опять она движется свободно, вольно, легко, будто и нет перед ней никаких преград, способных поставить ее в тупик. И уж в согласии с мыслью неутомимо работает воображение. А сила воображения бывает столь велика, что способна открыть перед человеком в самой невероятной, абстрактно-фантастической мысли человеческие интересы, вполне земные, близкие, волнующие каждого. Вот и мысль Тимохи о коммуне в Лышегорье упала на благодатную почву. Тимоха знал это и неистово тормошил Селивёрста, чтобы он сейчас же поддержал его и они вместе представили во всех деталях и подробностях всю грандиозность Тимохиного замысла.
— Да ты погоди, как сразу-то? — пытался остепенить его Селивёрст.
— А как можно по-другому… Я ведь знаю, тебя может вылечить и поднять с постели стоящее дело, чуешь. Вот оно, верь ты моему слову. Только ты можешь увлечь людей, они поверят тебе и в коммуну поверят.
Знаешь, что я решил, — он торопился, будто боялся, что Селивёрст его перебьет или слушать не станет. — Через несколько дней мужики с сенокоса вернутся. Сочувствующих нашей идее я соберу у Аввакумова креста. На вечеру посидим, тришкин кафтан, от баб подальше. И все обсудим…
— А что ты баб боишься? — улыбнулся Селивёрст. — Без них в этом деле никак не обойдешься.
— Когда до дела дойдет, позовем. А пока без них?! Раззвонят и все испортят, а то и не поймут. У меня им в большой идее доверия нет, не их ума затея.
— Ладно-ладно, Тимоха, я подумаю. Дай мне побыть одному и газетку оставь. Голова у меня что-то кружится…
— Валяй, подумай, Селивёрст, подумай хорошо, — вдруг совсем жалобно попросил Тимоха и также скоро выкатился из комнаты, как появился.
Оставшись один, Селивёрст еще и еще раз внимательно прочел письмо небытковских коммунаров. «Может быть, они и правы, — размышлял он. — Ведь уж таков русский человек, что полнота жизни для него наступает не за сытным столом, нет. Ему подай что-нибудь недоступное, невероятное. Он всегда одержим безумной идеей, самой неожиданной и в чем-то, пожалуй, самой крайней. Коммуна. Отказ от всего своего, личного. Лихо. А как выскочить из нищеты? Коммуной. Разумно. Только вот ведь какая трудность…»
Селивёрст от волнения поднялся с постели и стал ходить по комнате, гулко ступая босыми ногами…