— А мы с тобой, Селивёрст, хоть бы когда речь завели с Ворошиловым о Севере. Ну и ну, жизнь — нескладуха, — сокрушался Егор. — Интересно было бы от него услышать, скажем, о Тимохе, как они семгу с ним взяли острогой.
— И что, услышал бы… Только ты, Егорушка, не ехидничай, голосок-то у тебя смешлив, но не печалься, мы с Прокопием, учителем нашим, все тебе обскажем, только спрашивай. Он-то с ним разговоры все серьезные вел, умом с ним жил, а я так больше в утеху. Но тоже кое-что могу сказануть о великой правде народной и за революцию, о которой они спорили между собой с Димитрием Ивановичем, как есть, тришкин кафтан, все могу разобъяснить.
— Да у меня мысль совсем о другом, лекрень тебя возьми, торопыгу. Там в заволжской степи, в огне, в беде виделись мы с человеком, который без нас сидел за этим столом. А как бы хорошо там было вспомнить вместе Лышегорье, тебя, дурака. Как хорошо, аж сейчас от мысли такой сердце сжимается. А ты опять про ехидство какое-то…
— Не дурей тебя, — обиделся Тимоха. — Думаете, одни вы революцию готовили. Нет, мы тут тоже времени не теряли, тришкин вам кафтан…
— С большевиками семгу ловил да белок стрелял… Здоровье их укреплял, духом готовил к битве народной…
— Не насмешничай, Селивёрст, мы и революционное дело вершили. Ворошилов-то отчаянный был, хитрый, умом пытливый. Сходку устроил у Аввакумова креста, собрал всех ссыльных. По осени дело было, стояли последние деньки бабьего лета, погожие, теплые. А отца Василия он упредил, поскольку тот надзор вел, мол, собираемся послушать лекцию о протопопе Аввакуме. Отец-то Василий не раз с Шенберевым вел такие разговоры. Димитрий Иванович старожилов расспрашивал, что помнят, какие речения или легенды об Аввакуме. Книги опять, или, как он говорил, списки древние читал… А меня Клим попросил на дозоре стоять, когда все ссыльные собрались на эту сходку, мол, дело-то секретное, революционное, вдруг придет отец Василий.
— Ай да Тимоха, без оказий у него ничего не бывает, — покачал головой Егор, — и тут, лекрень тебя возьми, в историю влетел…
А Тимоха совсем распалился.
— Сижу, в дрему тянет. Клюнул носом, видно, маленько. И не заметил, как отец Василий неожиданно подошел, будто из-под земли явился. И так вкрадчиво, елейно, как только он один умеет, говорит мне: «Ты что, Тимоша, тут время коротаешь. То ли в деревню идешь, то ли кого поджидаешь. Не меня ли?» А глазами как туманом заволакивает… «Нет, батюшка, — отвечаю ему, — томлюсь в раздумье, то ли мне послушать Димитрия Ивановича про антихриста Аввакума или поберечь себя от ереси…» А он на меня: «Почему ты, Тимоша, решил, что он антихрист? Кто тебе такие мысли внушает?» Я возьми да и брякни: «Вы, батюшка… Сколько молебнов было у Аввакумова креста, а вы ни разу перед ним не перекрестились, как это делают все лышегорцы. А почему? Крест-то вроде бы господний… Вот и загадочка получается». Отец Василий хитрость мою понял. «Пойдем, — говорит, — Тимоша, вместе послушаем. Авось чему доброму научимся. Ты знаешь, как с еврейского переводится Аввакум?» — «Откуда же мне, батюшка, еще и с еврейского…» — «Вот-вот, Тимоша, знай. Аввакум — любовь божья. Высоким именем был наречен протопоп, как помазанник божий… Знай, Тимоша…» А я думаю: «Заладил: Тимоша да Тимоша. Лаской хочет взять. Свистну-ка я, пусть ребята поостерегутся…» Батюшка между тем меня повернул и вперед, настырно так, подталкивает. Тут-то я возьми да и свистни во всю мощь. Отец Василий аж задрожал от неожиданности. Оторопел и смотрит на меня в изумлении. «Бережешь их, Тимоша… Не сомневался я раньше в твоем благонравии, да вижу, зря… Ты ведь с ними, лихоимец, заодно…» — «А вы, батюшка, больно скоры на выводы». — «Не перечь, Тимоша, пойдем слушать Димитрия Ивановича…»
Подошли мы к кресту. А Димитрий Иванович тихо речь держит. Отец Василий присел вместе со всеми на бревно. Димитрий Иванович сразу же с вопросом к батюшке. Мол, у нас тут несогласие вышло. «Почему церковь записала Аввакума в святые, если сама его и уничтожила?» — «Ты, Димитрий Иванович, знаешь, что Аввакум никогда не был святым. Почему же вопросом своим ты желаешь обесчестить русскую православную церковь?..» — «Но разве Аввакум не пострадал, защищая имя господне?..» — «Аввакум пострадал из-за своей гордыни, заносчивости и по темноте природной. Он злоупотребил доверием царя. Споры из царских сеней ему захотелось перенести на алтарь… Исстари ведется: что доступно ушам царским — разврат для послушников его. И это, Димитрий Иванович, тебе ведомо… Аввакум — гордец и отступник…» — «Но разве страданиями своими, батюшка, и смертью своей высокой он не укрепил веру в Христа? — спросил отца Василия Ворошилов. — Таких страстотерпцев у церкви было немного. Грех от них отказываться. Ведь в них, в их неистовой, мученической вере — сила церкви?!»