Вскорости как Афанасий Степанович поселился у Селивёрста Павловича, дедушка Егор склонил председателя сельпо, несмотря на все его отговорки, взять Полденникова на работу. Так Афанасий Степанович стал ночным сторожем у сельмага, а потом конюхом на конюшне сельпо.
А как только оказалось, что конюх он редкий, председатель колхоза переманил его к себе и, не принимая в члены колхоза, держал его по найму.
Афанасий Степанович часто бывал у дедушки. Здесь познакомился он с Марией Кузьминичной, его младшей сестрой, когда-то девочкой еще сидевшей у постели больного Селивёрста Павловича. Муж ее погиб в первые месяцы войны, и осталась она одна с тремя дочерьми. А скоро Афанасий Степанович съехал с постоя от Селивёрста Павловича и поселился в доме Марии Кузьминичны. Сначала вроде бы тоже на постой, хотя ни для кого уже не было секретом, что живут они с Марией Кузьминичной одной семьей, доброй и заботливой. Видно, уж не чаял Афанасий Степанович дождаться того благодатного дня, когда он сможет вернуться к своим детям на Волгу…
За целую зиму, постоянно пропадая на конюшне, я настолько пообвык, что весной Афанасий Степанович позволил мне даже помогать ему, когда он принимал роды у кобыл. Ожеребились они вовремя, без больших хлопот и волнений. Жеребята были здоровые: одни — послабее, другие — покрепче. Одни — с первого дня с норовом, другие — еще полусонные после долгого ожидания света белого. Но все пригожие, веселые и с желанием жить. Оставалась неожеребившейся лишь одна кобыла Линька — последняя в лышегорском табуне из знаменитых голицынских лошадей. Три века назад князь Голицын, сосланный в Красногорский монастырь и много лет проживший на Севере, выписал из Москвы лошадей со своего конезавода. И занялся выведением породы, приспособленной к условиям нашего сурового края, лошадей быстроногих, крепких в долгой езде по неукатанным, рыхлым, снежным дорогам. Скрестив своих породистых жеребцов с местными кобылами, он вывел породу «мезенок», лошадей славных и сильных. Времени с тех пор много прошло, и порода «мезенок» почти выродилась лишь осколки ее редко, но попадались.
Афанасию Степановичу очень хотелось иметь от Линьки жеребеночка, чтоб удержать породу голицынских лошадей, продолжить их добрый род.
Около неожеребившейся кобылы, боясь упустить жеребенка, мы с Афанасием Степановичем дневали и ночевали. Он беспокоился, не хворь ли какая напала, что Линька с родами так задерживалась. И послал меня к участковому ветеринару: «Авось дома захватишь?! Так зови его посмотреть».
Но Иван Васильевич Чирков на месте никогда не сидел, ездил по окрестным деревням, участок у него был большой. Домашние сказали, что ждут его не раньше как недели через две. Тогда Афанасий Степанович пошел в правление, по телефону пытался отыскать ветеринара в соседних деревнях, но не нашел и положился целиком на себя.
Ранним солнечным утром кобыла ожеребилась.
Афанасий Степанович осторожно освободил жеребеночка от материнских пут. А он тут же лихо вскочил на ноги и пронзительно заржал. Линька подняла усталую голову, посмотрела, тепло улыбаясь тускло меркнувшими глазами, и лизнула жеребеночка в лысок на голове, как бы благословив его на долгую жизнь и ясный свет.
Афанасий Степанович был очень доволен, что все закончилось благополучно, и ласково гладил жеребенка по спине, по мягкой влажной шерсти, приговаривая:
— Ишь какой здоровяк выскочил… Выспался, чай, вылежался у матери на иждивении, едёна нать.
Широко улыбался и счастлив был необыкновенно.
— Хорош конек, Юрья, хорош, чай, а?
— Да ведь это же дама!
— И хорошо, что дама. С приплодом, чай, будем. Авось и табун возродим… — И опять улыбнулся. — А только пока жеребенок, так он всегда коньком зовется. Уж потом, с годами, когда женские хитрости возобладают и стать особая придет, не мужская, а сугубо женская, дамская, точнее сказать, ну, чай, тогда и дама будет. Пока же конек, конек. И до чего хорош!..
Жеребенок неловко скакнул и чуть не повалился на бок. Афанасий Степанович подхватил его на лету, придержал на руках.
— Ну и торопыга, да что же это ты, чай, спешишь, ненароком и ножку подвернёшь…
Он не мог налюбоваться на жеребенка, так ему нравился он свежестью своей, восторженно-радостным ржанием и серебристо-пепельной мастью. Он ласково и небольно ощупывал его, желая убедиться, что жеребенок действительно здоровый и полнокровный.
— Юрья, имечко-то коньку приготовил?
— Назовем Вербой?! — вдруг предложил я.