— А ты дома-то сколько не был?
— Да, считай, лет семь.
— Так-то, — с грустью согласился Селивёрст Павлович, — девушки твои и замуж вышли, и деток народили, да и уж детки вон в добрый рост пошли. — Он повернулся и ласково взъерошил мне волосы. — Юрья у нас совсем большой, все заботы по дому ведет с матерью наравне, первый у нас в семье советчик.
Хотя он говорил это полушутя, но была в его словах и немалая истина. Началось это с легкой руки Егора Кузьмича, а теперь и мама, и Селивёрст Павлович, а за ними и Афанасий Степанович, и Мария Кузьминична, да все, кто в доме нашем бывали часто, вели себя со мной как со взрослым. Говорили обо всем, что их волновало, порой взваливая на мои плечи груз совсем непосильный.
— В жизни оно всегда так, Селивёрст Павлович, юное растет, а старое старится, — в тон ему ответил Ефим Ильич.
— Это не ты ли уж старик?!
Лицо Селивёрста Павловича оживилось — и грусти как не бывало. Я часто замечал, как в нем живо и неожиданно, без каких-либо принуждений, одно состояние сменялось другим. Он подмигнул мне заговорщически.
— Ну да не печалься, Ефимушка, мы поможем твоей беде. Такую невесту для тебя вырастили, пока ты Отечество защищал. Ахи-охи, где мои семнадцать лет!
И он засмеялся, испытывая явное удовольствие от одного воспоминания о будущей невесте Ефима Ильича.
— А кто такая, своя или приезжая? — шутливо, в тон Селивёрсту Павловичу, спросил Ефим Ильич, будто и в самом деле приготовился участвовать в розыгрыше.
— Погодь чуток, приедешь, познакомишься чинно-благородно, а уж тогда и «кто такая?»…
Он хотел, видно, подзадорить Ефима Ильича.
— Ну что за секрет?! Приезжая, что ли, раз скрываете?
— Своя-своя, верь моему слову стариковскому, доморощенная. Среди приезжих таких не бывает, — ответил Селивёрст Павлович с нескрываемым обожанием. — Только ты не гонорись, Ефимушка. Не знаю я, выберет ли она тебя. Хотя парень ты что надо и по уму, и по обличью и грудь у тебя золотом да серебром увешана. Да ведь и она!.. — Селивёрст Павлович лихо присвистнул, так и не договорив.
Помолчав и будто что-то вспомнив, вдруг спросил:
— А ты с музыкой едешь?
— Как же, трофейный, новенький, — и похлопал рукой по кожаному чемодану.
— Что же, немчура на баянах играла?
— Нет, это аккордеон! — с гордостью ответил Ефим Ильич.
— А можешь?! — Селивёрст Павлович ехидно стрельнул глазом.
— Еще как!
— Ну, тогда, может, дела твои не так плохи…
— Да кто она такая? Что ты все басни да побасенки рассказываешь…
Ефим Ильич был нетерпелив и даже сердился на Селивёрста Павловича. И тот, видно, почувствовав это, решил сдать свои позиции.
— Не помнишь ты ее, она еще девчонкой была, когда тебя на войну призвали.
— Небось малышня сопливая, — разочарованно сказал Ефим Ильич. — А ты уж ее в невесты. Теперь невестами хоть пруд пруди.
— Эко размахнулся, хороших-то всегда мало.
— Мне хватит. Выберем не из сопливых.
— Тебе самому-то, воин-герой, сколько будет?
— Да уж четвертак скоро разменяю.
— Да ведь разменять еще надо, а пока-то — двадцать четыре.
— Ну…
— И девушка в восемнадцать лет для тебя слишком уж молода? Ай да воин, ай да герой! — Селивёрст Павлович громко рассмеялся и молодецки разгладил бороду, словно сам примерялся в женихи. — Поглядим-поглядим. Может, для Юрьи побережем, он у нас быстро растет.
— Чего ты его женским именем каким-то величаешь — Юрья да Юрья. Юрий, что ли?!
— Так меня дедушка Егор называл, стало быть, Юрья… — обидевшись на такую его вольность, сердито вставил я.
— Верно он тебе дал отлуп. И ничего женского в имени нет, звучит легко и певуче — Юрья-я-я… Егорушка на такие дела мастак был. А это его любимый внучек. И хотелось ему называть его по-своему, по-особому, чтоб и ласково и сердечно было.
— Вот оно как! Тогда извини, извини, не хотел тебя обидеть. Так, может, ты, Юрья, знаешь, кого мне в невесты Селивёрст Павлович выбрал? А-а?!
Я молчал. Меня и самого немало заинтересовало, кого это Селивёрст Павлович так настойчиво предлагал Ефиму Ильичу, но посчитал неуместным высказывать вслух свои догадки.
— Ты парня оставь, — защитил меня Селивёрст Павлович, — он для тебя не сват, а вот я сват! Ты со мной речи веди. Не хочешь жениться на молодой да красивой, губу тянешь? Видишь ли, ему «пруд пруди…» — В глазах Селивёрста Павловича так и запрыгали ехидные чертики. — Смотри, не останься раньше времени без запруды. Найдешь себе какую-нибудь молодую бездетную вдовушку. Это дело нехитрое. Полдеревни, поди, будет вдов-солдаток, и молодых, и опытных, и пожилых, и бездетных. Каких хочешь, война не спрашивала, кого пожалеть, а кого наказать. И верные, и неверные — все без мужиков теперь. Пояса-то некрепко завязывают, а подол всегда свободен, ночку провести никому не претит, все одобрено… — Он сделал вид, будто бы и правда обиделся на Ефима Ильича за такой поворот дела, и сидел молча, нахлестывая прутиком по сапогу. А помолчав, также неожиданно вдруг, уже вполне серьезно, добавил: — Но я тебя, Ефимушка, предупреждаю: ты вдовьи сердца не вороши, сам знашь, истомились они… Плоть на умы камнем давит… Их и обманывать не надо, они сами с легкой душой готовы обмануться, только знак подай…