— Да ты что, Селивёрст Павлович?!
— Не «да ты что», Ефимушка. Не ты первый возвращаешься, поглядели уж мы на вашего брата, фронтового холостяка.
И сделал какой-то весьма выразительный жест рукой, который был понятен только им двоим.
— Ты что всерьез и обо мне так думаешь? — озадаченно спросил Ефим Ильич.
— Я ж тебе сказал — не думаю, а предупреждаю, чтоб глупостей каких ты не наделал, — и он опять улыбнулся широко. — А невесту тебе подглядели, чтоб не тратил ты себя попусту. Эдакая радость после такой-то войны встретить добрую красивую девушку да полюбить ее всем сердцем.
— Если она добра, умна да лицом вышла, ну кто от такой откажется, — виновато сказал Ефим Ильич, явно желая успокоить Селивёрста Павловича.
А я, перебрав в уме всех наших девушек-лышегорок, подумал, что, возможно, он имел в виду Антонину — старшую дочь Марии Кузьминичны, сестры дедушки Егора. Я не раз замечал, что он глядит на нее с удовольствием и разговаривает как-то особо мягко, уважительно.
Она была красивой девушкой. И вернулась домой недавно после окончания медицинского училища в Архангельске. А теперь работала медсестрой в Лышегорской больнице. «Селивёрст Павлович, — подумал я, — наверняка говорит о ней». Но поскольку имени ее он не назвал и никогда прежде не говорил о своем выборе, то я ожидал, что он еще скажет. А Селивёрст Павлович перевел разговор на другую тему, волнующую его не менее чем женитьба.
— Чем займешься, Ефимушка, где работать будешь?
— Да ведь я на побывку, а скоро уж и обратно.
— Это куда же? — Селивёрст Павлович аж весь встрепенулся.
— Учиться поеду, надо же закончить лесную школу.
— А возьмут? — все также озабоченно и настойчиво выспрашивал он.
— Договорился, ждут к концу августа. Поживу, на тебя посмотрю, — он повернулся к Селивёрсту Павловичу и тепло, с сыновьей нежностью обнял его за плечи, — на сестриц-куниц, сероглазых птиц, на племянников, да и айда обратно.
— Потом-то, потом-то куда, Ефимушка, домой? — с затаенной надеждой выспрашивал Селивёрст Павлович.
— Так надо, чтобы лесничество в Лышегорье открыли. А то что же, из Лешуконского не наездишься?!
— И ездить не придется, откроют, уж мы похлопочем! — обрадованно заговорил Селивёрст Павлович. — Похлопочем, Ефимушка. Будет лесничество. — Он вздохнул тяжело и озабоченно: — Лесу-то вон сколько повырубили, а сколько еще пожары унесли, во время войны их никто и не гасил, рук не хватало. О возрождении лышегорских боров надо думать. Сосна наша на весь мир знаменита. Англичане, французы только и просят корабельную золотоствольную сосну с Мезени. А у нас теперь голыши кругом. Вырубки да пальники. При таком-то расходе природа сама, может, и восстановит, но уж века два-три ей на эту работу надо. Так можно и потомство, — он кивнул в мою сторону, — без лесов оставить…
— Не оставим, — улыбнулся Ефим Ильич и сгреб меня в охапку, посадив к себе на колени.
Еще дорогой чем я больше к нему приглядывался, тем он больше нравился мне своей приветливостью, мягким, негромким голосом, глубоким уважением, которое он испытывал к Селивёрсту Павловичу. И внешне мне тоже все в нем нравилось — ладность во всей фигуре, крепость, плечистость, открытый, веселый нрав и даже родинка на подбородке, придававшая его суровому лицу какую-то особую прелесть, женственность.
Я подумал, что такой парень, да еще при всех орденах и медалях, и без нашего способства с Селивёрстом Павловичем должен обязательно понравиться Антонине. Да и сам он наверняка сразу же выделит ее среди всех молодых лышегорок, почему-то я уверен был в этом.
Антонина была светло-русая, глаза светло-голубые, без тени печали и грусти, и характером веселая, жизнедеятельная. После возвращения из Архангельска наряды носила городские, чем выделялась среди своих сверстниц. И этим мне тоже очень нравилась.
В Лышегорье женщины и девушки платья, сарафаны шили в складку, просторные, бесформенные, длинные и с длинными рукавами, желая скрыть стыдливо все округлости тела, чтоб красота лишь узнавалась по свежести и здоровью лица. Антонина же носила платья и сарафаны заталенные, с подобранными внутрь складками на спине. Но чаще ходила в узкой юбке и белой кофте с короткими рукавчиками. Наряд ей этот был очень к лицу. Выглядела она высокой и на редкость привлекательной.