С дороги Ефим Ильич поехал не к сестрам (ни отца его, ни матери уж давно не было в живых), а прямо к Селивёрсту Павловичу. И жил у него, а к сестрам ходил в гости.
На следующий же вечер после приезда Ефим Ильич принарядился, начистил до блеска медали и ордена, взвалил на плечо новенький трофейный аккордеон, и мы пошли с ним в клуб.
Я сидел у него за спиной, поглядывая из-за высокого плеча на танцующих. Антонина в этот вечер не пришла, оказалось, что она дежурила в больнице.
Он спросил меня: мол, есть среди них девушка, о которой говорил Селивёрст Павлович. Я покачал неуверенно головой:
— Мне кажется, нет.
— Тогда пусть будет по-твоему. — Он улыбнулся.
И вскоре сославшись, что устал с дороги, собрался домой, несмотря на ласковые и настойчивые просьбы еще поиграть. Лышегорки молодые вокруг него роем ходили, только чтоб чем-нибудь уважить.
А на другой день Ефим Ильич готовился особенно усердно. Мама постирала ему гимнастерку и брюки, выгладила, подшила свежий воротник, я протер фланелькой ордена и медали, начистил ему до блеска сапоги городской черной ваксой.
И мы опять пошли в клуб.
Он отыскал ее глазами, пока опробовал аккордеон. Пробегая для форсу несколько раз по клавишам сверху вниз, он толкнул меня локтем в бок и, указав в ее сторону легким кивком, спросил: «Она?»
Я улыбнулся, счастливый, и радостно ответил: «Она!»
И уж как он играл в этот вечер, как старался, один вальс сменялся другим. То веселый, шумный, то вдруг грустный, с тихой жалобной мелодией.
Но парни и девушки будто бы и не замечали его грусти. Они и под грустный напев также весело кружились, переговаривались и жили своей жизнью, вовсе не согласной с мелодией. Парни любезничали, шутили, легонько, будто невзначай, обнимая своих милых.
И только Антонину глубоко тронула и опечалила задумчивая мелодия вальса. Она кружилась легко, руки ее то стремительно взлетали, то падали как птицы, поражая гибкостью, белизной и нежностью. И так ей было хорошо, и так грустно, и такое блаженное чувство было на лице ее, что выглядела она еще краше прежнего…
Ефим Ильич все заметил и не сводил с нее глаз.
Ночи еще стояли белые, светлые, не успевала погаснуть вечерняя заря, как занималась утренняя. И веселое солнышко вновь играло в окнах клуба. Фронтовики резво выстукивали лихую кадриль казенными сапогами и жадно веселились всю ночь напролет, будто хотели насладиться всем упущенным и безвозвратно уходящим от них — и молодостью, и волей, и весельем, и заманчиво трепетной девичьей близостью.
Уж за полночь аккордеон домой унес я, а Ефим Ильич вместе с парнями пошел на горку к реке.
Навстречу им поднималось солнце матово-багровым диском, от реки несло мягкой утренней свежестью. Девушки чистыми голосами, спокойно, покатисто, не напрягаясь, запели «Ой, туманы мои, растуманы…» Парни подхватили, и все слилось в едином порыве. Вот они опять вместе, и жизнь их как бы начиналась заново. Им в этот момент не думалось, что ждет впереди, лихо ли, добро ли… Радость целиком захватила их, как июльская светлая заря опять обнимала легко вздохнувшую землю.
А после этой ночи Ефима Ильича и узнать было нельзя. Он жил и дышал лишь Антониной. Селивёрст Павлович даже не спросил ни у него, ни у меня, ту ли он выбрал девушку… Мы переглядывались, тайком улыбались, но помалкивали.
Каждый вечер Ефим Ильич начинал с вальса «Осенний сон». Скоро я понял — для Антонины. Она сидела задумчиво и не танцевала, а Ефим Ильич, чуть-чуть налегая на клавиши, словно оплакивал кого-то. Антонине легко передавалось это состояние его. Она сиротливо поглядывала в нашу сторону и грустно улыбалась глазами. Принужденный играть на танцах, Ефим Ильич отводил душу в провожаниях. И провожался подолгу, бывало, что петухи последний раз отпоют утреннюю зарю, а он только домой возвращался…
К началу августа, не без участия мамы и Марии Кузьминичны, Селивёрст Павлович посватал Антонину за Ефима Ильича и, не откладывая, свадьбу сыграли. А еще накануне свадьбы Селивёрст Павлович поселился у нас, свой же дом уступил молодым.
Прожили молодые медовый месяц, и Ефим Ильич уехал в лесную школу, на станцию Обозерская, которая стоит на дороге из Архангельска в Москву.