Я зашел к Петьке Жданову и Леньке Елукову — они года на три, наверное, были старше меня, но это не мешало быть нам закадычными дружками…
Вечером, перед заходом солнца, все собрались у конюшни. Лошадей, вернувшихся с работ, Афанасий Степанович собрал в загоне. Я привел от председателя колхоза Орлика, а Ленька Елуков — от председателя сельсовета — Пальму.
Тимоха пришел раньше всех и что-то возился в конюшне… Потом он запряг лошадь в дроги, бросил сверху на траву несколько попон, полмешка картошки, два котелка и свое старое ружье с сумкой патронов.
И вывел Вербу, предложив пустить ее в табун.
Но Афанасий Степанович не согласился:
— Чай, первый раз она пойдет в ночное, хорошо бы поаккуратнее с ней. Давай-ка, Тимоха, привяжем ее к дрогам на веревке. Пусть следом за тобой и бежит неспешно…
— Да что вы, Афанасий Степанович? Пусть она попрыгает, порезвится, — настаивал я.
Но Афанасий Степанович вдруг стал неумолим. Мы с ребятами сели верхом: я — на Орлика, Ленька Елуков — на Пальму, Петька Жданов — на Метелицу… Громко гикнув, мы понеслись вперед, к Мирскому тракту. Табун — за нами, а в самом хвосте, поотстав, легонько подгоняя ивовым прутиком старого мерина, ехал на дрогах Тимоха, за ним, нервно мотая с непривычки головой, бежала Верба.
Еще засветло мы въехали на Большие поляны.
Когда-то это были две огромные пашни, разделенные перелеском, а со временем сделали их отхожим выгоном для лошадей и стали подсевать травы. Место было чистое, открытое, солнечное, защищенное с трех сторон сосновым бором, а со стороны Мирского тракта — несколькими рядами берез.
Поляны во всех отношениях были примечательными. Снега здесь выпадало довольно много, но был он почему-то всегда рыхлый, не слеживался, и с первым весенним солнцем стекал ручьями в обводный канал, вырытый вдоль тракта, потому рано тут появлялась свежая пестрая травка, значительно раньше, чем на других луговинах в окрестностях Лышегорья. Оттого весной и осенью в ночной выпас колхозных лошадей Тимоха гонял сюда. Трава здесь стояла дольше, почти до первого снега, опять же, сочная и свежая, особенно если выпадали теплые осенние дожди. А нынче прошли реденькие веселые дождики, прямо для молоди.
Свернув с Мирского тракта, мы с ребятами решили остановиться на поляне, которая была со стороны Лышегорья, тут и табун спешили.
Но Тимоха, подъехав к нам чуть позже, велел гнать лошадей на поляну за перелеском. И теперь сам поехал вперед, а мы — следом. За перелеском он сразу же свернул вправо, а нам махнул выезжать на середину…
— Только Пальму и Орлика стреножьте и пустите поближе к костру. Слышишь, Юрья? — кричал он вдогонку. — Эти «начальники» могут и табун увести с испугу.
— Как же это ты стреножишь жеребца? — спросил меня Ленька. — Он тебе зубы высвищет.
— Ты ему ноги будешь держать, а я буду вязать. Вот и поглядим — кто будет без зубов.
Но Орлик стоял послушно, пока я, ныряя у него под животом, путал ноги веревкой. А вот с Пальмой пришлось повозиться, она переступала с ноги на ногу и никак не давалась, даже взбрыкнула пару раз, так что мы едва успели отскочить. Увидев наше замешательство, подошел Тимоха.
— Ишь-шь, сучка, вся в свою председательшу, не зря в народе говорят, кого долго везешь — тем и сам станешь… Была хорошая лошадка, несла седока легко, послушно, уступчиво. А теперь? — Он обвел всех суровым взглядом. — А теперь задерганная, нервная, капризная кобылица, поверьте моему неласковому слову. Не тронь — лягнет или укусит. Вот те истая Евдокимиха, вся дурь на виду. Как у женского полу легко дурь передается? Вот загадка природы…
— Ну, Тимоха, слышала бы она тебя, — Петька Жданов даже лихо присвистнул для бо́льшего эффекта, — хватил бы лиху…
— Эко пугнул, — засмеялся Тимоха. — Да я бы на нее своего дружка-беса окаянного напустил, тришкин ей кафтан… Вот бы она попузырилась.
— Только нас с самого вечера бесом своим не пугай, — попросил я Тимоху, — иначе будет не ночь, а светопреставление.
— Ладно-ладно, — он вдруг потерял всякий интерес к разговору о Староповой, — давай, Ленька, ты покрупнее и повыше, держи Пальму под уздцы, только, смотри, крепко. А ты, Юрья, удавку быстренько из веревки сделай и пошире раскинь ее на земле. Петька, помоги ему.
Он распорядительно и живо командовал нами.
— Вот, хорошо.
Пальма, еще покуролесив немножко, все же шагнула в удавку, и мы ее стреножили.
— Видишь, — суетился Тимоха, — даром что хитра и ловка, а мы ловчее… Так-то вот жить промеж людей, дорогая Пальмочка… — И мягко похлопал ладонью по ее пухлым губам, снимая узду и вытаскивая удила. — Так-то… Никогда не знаешь, что они могут придумать, как могут исхитриться…