Однако раздражение уходило, и в заключительном слове Лихачев уже ничего не сказал о Демьянюке, по крайней мере, не называл больше его фамилии. Он сказал только:
— Мы создали грандиозный комбинат наивысшей техники. Неужели мы, переделывая технику и экономику, не сможем и людей переделать так, чтобы они были настоящими людьми. Сумеем, товарищи. Иначе мы не большевики!
А вскоре к автозаводцам обещал приехать Михаил Иванович Калинин.
Лихачев обрадовался, вызвал к себе секретаря комсомольского комитета.
— Будем просить Михаила Ивановича потолковать с молодежью. Ты поставь вопрос о заводском патриотизме, что ли… Понимаешь? И пусть Калинин расскажет ребятам о Путиловском. Надо напомнить Михаилу Ивановичу. Он нам на XVII съезде говорил, что всякое назначение есть и организационный и политический вопрос. Мы почему так решили вопрос о Фоме Семеновиче? Потому, что подходили политически… Да я ему и сам скажу!
Иван Алексеевич все же немного опасался того, что скажет ему Калинин по поводу увольнения с завода инженера Демьянюка. И мысль о том, что он погорячился, не оставляла его.
Едва Михаил Иванович появился в парткоме, ему тотчас же рассказали всю эту историю.
— Рабочие требуют отобрать у него орден, — кипятились комсомольцы.
Михаил Иванович засмеялся.
— Не вы вручали, не вы будете отбирать, — сказал он и удивленно добавил: — Такая большая, могущественная организация не смогла заставить человека работать и не обижаться на критику. Работал он хорошо… Орденом Ленина его правительство наградило. Удивительный случай. Как поступать в таких случаях?.. Не знаю… Не знаю! Готовых рецептов нет. Надо только помнить, что одно в этом деле правильно… Каждый должен быть хозяином своего завода, защитником своей страны, борцом революции. А если ты не хозяин, не защитник и не борец, то лучше всего иди в кустари, сиди дома. Понятно, если ты живешь только домашними интересами, только и думаешь все время о себе, о своем «я» и о своей Фекле, то настоящим борцом ты не будешь.
Глава тридцать шестая
1
Лихачев попросил Тарасова вызвать Демьянюка в райком партии и поговорить с ним.
— Мы его изуродуем, — говорил Лихачев. — А тут надо совсем особо подойти. Я очень уж погорячился. Ты, наверное, знаешь, что он из крестьян. Я всю его семью знаю. И отец у него плотник. Крестьянская закваска. Все к себе в ящичек. Но умен, талантлив. Этакая силища вахлацкая. И жаль мне его, по совести говоря.
— А ты как с ним говорил? — спросил Тарасов.
— Я-то с ним по-европейски вежливо говорил, — вздохнул Лихачев. — А он заявляет: «Я завод перерос… Меня здесь не уважают». В общем, вот так.
— Да-а, — протянул Тарасов. — История.
— Боюсь я все-таки. Изуродуют его, — сказал Лихачев.
— И в самом деле изуродуют, — заметил Тарасов. — Понимаешь! И нет желания изуродовать, а как раскрутят маховик, начнут прорабатывать на всех рабочих собраниях — не остановишь. Пропала тогда репутация у человека, а восстановить ой как будет трудно.
Вспоминая этот недавний разговор с Лихачевым, Тарасов тяжело, напряженно молчал.
Демьянюк, непривычно строгий, сидел напротив него в кресле и барабанил пальцами по своему портфелю.
— Я ухожу на другой завод, — говорил он непримиримо. — И никакой вины за собой не вижу. Мне было поручено сложнейшее проектирование. Я работу выполнил. Не нравится, не дают условий для осуществления моего проекта — пожалуйста. Пусть делают как хотят…
— Тем более что все равно у них без меня ничего не получится, — неожиданно для самого себя вставил Тарасов.
Демьянюк пошевелил широкими плечами. Это движение Тарасов истолковал так: «Какое мне дело, получится у них или нет».
И все же каким-то шестым чувством, знакомым каждому партийному организатору, Тарасов уловил фальшь в этом движении.
— А вам, товарищ Демьянюк, я вижу, все-таки тяжело, — сказал он.
Демьянюк с некоторым удивлением посмотрел на Тарасова.
— Да! Мне очень тяжело, — сказал наконец Демьянюк сквозь зубы.
— Значит, тяжело все-таки расставаться с заводом? Скажите мне по-товарищески.
Но Демьянюк молчал.
— Значит, не хотите разговаривать?.. — начал было Тарасов, но Демьянюк перебил его.
— Почему не хочу, — сказал он с горячностью, — Но, Степан Никонович, ничего вы не понимаете. У меня словно жизнь отняли. Я не могу без завода. Я люблю завод. Я на нем вырос. Мне так тяжело, что, когда я вижу в газете заметку об автозаводе, у меня руки начинают дрожать. По ночам я просыпаюсь, бегу к телефону узнать, как обстоит дело на главном конвейере. Да что говорить об этом. Это как болезнь. Поверьте!.. Мне так тяжело, как еще никогда не бывало. Поверьте мне!