Гонцы только и делали, что баламутили реку и выезжали на холм за рекой, где стоял на вороном, как ночь, жеребце князь Волот и присматривался к сече, что свирепствовала и колобродила, от ярости, и справа и слева, и прямо перед ним. Он уже не прислушивался, с чем прибегают к нему гонцы. Без мольбы-требования, без изнеможенного нечеловеческой усталостью крика знал: все одного просят — помощи, и непременно, и немедленно. А где он возьмет ее, когда все, что имел, послал либо Власту, либо Старку, либо Чужкраю.
— Князь! Нет сил, стоять уже. Позволь отойти с остальными за реку!
— Не позволю! — резко обернулся на голос-крик и придавил своим стальным взглядом того, кто кричал, к седлу. Скажи Чужкраю, а о том, и думать не смейте. Кто отойдет за реку, тот поведет обров в Черн и далее.
— Мало нас, а обры бросают и бросают свежие силы.
— Ну и что? Рубиться надо, а не поглядывать за реку. Все, с этим и скачи к своему предводителю. Другой и вовсе обрывает терпение.
— Князь! Где же обещанная помощь? Старк сказал: «Если не будет ее, не выстоим. Обров вдвое больше, чем нас».
— Скажи Старку: они на чужой земле, а мы на своей. У нас каждый должен стоять за двоих. Отступать разрешаю только тому, кто чувствует себя уже мертвым.
Гонец морщится, как, если бы, от недозрелых яблок, и снова к князю:
— Что же сказать тысяцкому о помощи?
— Скажи, если биться больше не сможет, сразу пришлю. А пока уповайте на собственную силу. А еще на то, что за вами стоят и ждут перехваченной у супостата возможности жены и дети. Берите на зарубку и черпайте оттуда все, чего недостает вам, чтобы выстоять.
Князь круто отвернулся от гонца и сердито сплюнул соленый привкус пота, который попал на губы. Горько слышать, а осознавать и подавно. Чужкрай и Старк просят помощи. Чего же ожидать тогда от всех других? Умудренные годами и опытом предводители, мужи, которые били ромеев, и уличи, которые перемудрили самих ромеев, не поймут: князь ни где-то, он все видит и давно прислал бы желанную помощь, если бы ее имел. Так действительно трудно или запутались в происходящем и потеряли смысл? Один только Власт рубится, молча, и не сетовал на малочисленность дружинников, хотя ему также не сладко. Тарханы Баяна заметили: у Власта отборная дружина — и бросили против него свои отборные турмы. Не так много, как против Старка и Чужкрая? Да нет, не менее, если не больше. Дружинники Власта не так уязвимы, как ополченцы Старка и Чужкрая — вот в чем загвоздка. Ибо, как беспощадно и ощутимо они разят обров и как умело выскальзывают из расставленных супостатом силков, когда они грозятся стать удавкой. Как крылатые змеи носятся по полю. Налетели, сбили брошенные против них турмы — и пошли потопом, так стремительно и сильно, что и мужественный испытывает страх в теле и вынужден трепетать. Были бы все такие обученные и умелые, право, не ушли бы с Днестра и не отступили бы так далеко в землю Тиверскую. Как это произошло и почему произошло? Вот как крепко и уверено стояли, какие надежды возлагали именно на Днестр, реку скоротечную и предостаточно широкую.
Через эту уверенность свою и Ближик сказал: с Тиры ни шагу. Как бы ни сложилось и что бы там ни было, стой в ней, обороняй ее до последнего. Он и стоял, и до сего времени, наверное, стоит. А все остальные ушли, видишь ли, от Днестра, вынуждены были отойти и от Дуная. К несчастью, обе дочери в Тире. Злата, которая жена при муже, Милана, которая гостья Златы. Отправилась в такое безлетье и засела на свою голову. Хорошо, если Ближик догадался выслать их морем на Дунай, а Дунаем — в глубинные селения или еще куда-нибудь. А если нет?
Однако, что это, опять гонец от Чужкрая?
— Князь! — добрался, наконец, до него дружинник и свалился, изнеможенный ранами, из седла. — Беда, княже. Чужкрая убили. Сотенные спрашивают, кто возглавит оставшихся от его тысячи?
Волот оборачивается, хотел, наверное, крикнуть на полный голос: «Все, кто при мне, в мечи» — и замечает вдруг. Редколесьем, что подступал с севера к холму, скачут всадники и немалым числом. Не успевает разглядеть, кто такие, как кто-то из зорких или тех, что заметили всадников раньше, зычно и радостно уведомляет своего князя и всех, кто был при князе: