Всадникам, что направлялись к Втикачам ранним утром, и вдоль Втикачей — тогда, как благословлялось на свет, было не до окрестностей и не до соблазнов в окрестностях: над рекой клубились туманы, пусть не те, что пробирают до костей, но, все же, густые и повсеместные. Разве за такими присмотришься к чему-либо? Смотри за едва проторенной просекой и держись просеки — вот и вся твоя забота. Зато, когда вышло из-за горизонта румяное, после ночной купели, солнце и брызнуло на долины золотыми стрелами Хорса, и княгиня, и сопровождение ее засветились лицами и стали оглядываться, как тают под теми стрелами густые и повсеместные еще туманы, как корчатся, тая, и отступают ближе к лощинам, опушкам и оврагам. Из седых стали белыми и оттого какими-то причудливыми. Жмутся к земле и сгущаются, жмутся и сгущаются, как-будто просятся оставить их хотя бы в этой до предела сгущенной малости. Залитые солнцем долины набирают от этого бескрайную красоту и бескрайное искушение. Такое, что хоть останавливайся и любуйся ими. Ведь не всегда есть возможность видеть, ибо заботы дня укорачивают и укорачивают возможность наглядеться земными искушениями, не говоря уже о бескрайных.
На какое-то время река круто выгнулась направо и выскочила на редколесья, а там и в поле. Довольно широкое оно было здесь, такое широкое, как нигде. По одну сторону пути, что оставил изогнутую луку реки и шел теперь полем, что лежало под солнцем и гнало ленивые волны чистой и дородной ржи, по другую — кипела белым наводнением гречиха. От ржаного поля наплывало на всадников только величие, а от гречихи красота — и медовые ароматы. Такие пьянящие, дух захватывали.
Княгиня Зорина первый захмелела от них и остановила жеребца.
— Чье это поле? — обернулась к сотенному.
— Общинное, достойная.
— Знаю, что общинное. Владетели у нас не имеют еще своего поля. Какой общины, спрашиваю?
— Закутской, пожалуй, она соседствует с нашей.
Помолчала, оглядываясь на поле или на различия, которые отличали обработанные человеческими руками поле от необработанного, и потом добавила, отправляясь:
— Хорошо ухожено поле. Прошлым летом, помнится, не было таким.
— Нового ролейного старосту выбрала община, поэтому и поле стало неузнаваемым.
— А почему я не знаю о том?
— Наверное, князь Богданко знает, при нем выбирали отмина.
Пришпорила сильнее, чем прежде, жеребца, вела впереди и молчала. Только осматривалась вокруг и являла удовлетворение свое, оглядываясь. Обширность, дородность ухоженного общинного поля радовали ее, то ли отмины, что отличали ухоженное поле от неухоженного, того, что лежало ближе к лесу, свидетелем прошлого и напоминало о прошлом? И то и другое, наверное. Вот какое буйнотравье было на месте поля недавно, как щедро засевались долины цветом вместо хлеба, темно-красным, желтым, белым, синим, снова темно-красным и снова белым и синим. Или нечему радоваться княгине, что не стоит в стороне от общинных забот своего мужа, оставшейся вместо него хозяйкой всей Втикачи и дает порядок как общинным, так и ратным делам на Втикачи?
Мужи гнали и гнали вслед за Зориной лошадей, пока снова не оказались в лесу, а там — у реки.
— Переправимся на противоположный берег, — повелела княгиня, — Оттуда подступы к Закутской башне.
— Что ты, достойная! — силился отговорить ее сотник, — то уличский берег, там нас могут признать супостатами и повести как с супостатами. Да и свои посмотрят на наше появление разве не так же.
— Ничего. Зато проверим, как следят на башнях, зная, что идет брань, что супостат всегда может объявиться на рубежах нашей земли, и объявиться неожиданно.
С княгиней да еще предводительницей рати в княжестве не приходится спорить. Поэтому и не спорили всадники. Молча, согласились с нею, молча, направились через Втикач. Река не такая уж и широкая, однако, беспокойная, быстро и мощно несет свои воды в ту, что звали в низовьях Синюхой. А быстрина сносила лошадей, сносила и всадников, набегала неумолимо и не давала мелкими, на беду частыми волнами перевести дыхание. Хорошо, что длилось это не так уж и долго. Да и противоположный берег в том месте, где переправлялись, не был такой крутой, как выше по быстрине. Переправились через нее и сразу же выбрались на твердь, а уже на твердом сняли с себя чадиги, выкрутили, как только смогли выкрутить, не снимая, одежку.
Княгиня, хотя и отошла подальше от мужей, сделала не больше, чем мужи.