Леся обернулась. Её голубые глаза в свете огня горели неземным холодным блеском. Ни тени улыбки. Ни тепла.
– Я знаю пути вод, – сказала она тихо, но так, что каждое слово било по нервам, как капля ледяной воды. – Знаю струи, что текут меж мирами. Провести к Дубу могу. Но плату за проход через его корни… платишь ты, Никита Суханов. И ключ… – её взгляд скользнул по его сжатому кулаку, будто видела сквозь – …ты уже держишь. Искренне ли? Увидим. Дуб проверит.
Тихомир мрачно крякнул.
– Вот и договорились. Леська проведет. Дуб решит. А ты… – он ткнул пальцем в Никиту, – …переодевайся, да побыстрее. И приготовь свою душонку да ключик. Идем на Перепутье с заходом солнца. Чем темнее – тем… внимательнее нечисть. Им тоже любопытно, кто к Стражу ломится. – Он встал, кости затрещали. – Лесь, дай ему твой оберег полынный, а то воняет еще по-прежнему городской падалью. Нечего лишние взоры привлекать.
Леся молча подошла к сундуку, достала небольшой холщовый мешочек, туго перевязанный красной нитью. Пахло от него резкой, горьковатой полынью. Она протянула его Никите.
– За пазуху. Не теряй.
Никита взял мешочек. Холст был шершавым. Запах полыни перебивал вонь его куртки. Он посмотрел на грубую рубаху на лавке, на мешочек в руке, на непроницаемое лицо Леси и на усмехающегося Тихомира. Путь домой лежал через древнего дуба-людоеда, в компании волшебного существа с опасным «хобби», под присмотром колдуна-насмешника, и все это – под покровом ночи, когда «нечисть внимательна». И требовалось заплатить чем-то «искренним» и предъявить душу на проверку.
«Контрольная по выживанию в славянском фэнтези, – подумал он с горькой иронией. – И пересдача только одна. Без права на ошибку». Он встал и потянулся за рубахой. Пора переодеваться. В его старой жизни контрольные казались адом. Теперь он знал – настоящий ад был здесь. И начинался он у корней древнего дуба на Перепутье миров.
Глава 4
Тени в избе сгустились, будто живые. За окном, где еще недавно светило бледное солнце, теперь царила сиреневая мгла. Сумерки в этом мире наступали стремительно, как падающий занавес. Воздух стал тяжелее, пропитавшись запахом влажной земли, хвои и… чего-то еще. Острого, звериного.
– Пора, – коротко бросил Тихомир, набрасывая на плечи плащ из грубой ткани, похожий на мешковину, но сотканный со странными, мерцающими в полумраке узлами. – Солнце коснулось кромки леса. Тьма – их время.
Никита, уже облаченный в грубую льняную рубаху и портки (они натирали кожу и пахли дымом и травами), сунул полынный мешочек за пазуху. Горький запах тут же ударил в нос, смешавшись с собственным страхом. Значок с совой он зажал в кулаке так крепко, что металл впился в ладонь, оставляя красный отпечаток. Его старая одежда лежала свернутым комком в углу – яркий, чужеродный символ потерянного мира.
– А… тень? – неуверенно спросил Никита, глядя в тот самый угол, где раньше копошилось что-то мохнатое. Теперь там была лишь глубокая чернота.
– Дома сидит, – буркнул Тихомир, открывая низкую, скрипучую дверь. – Нечего ему на Перепутье соваться. Свои дела есть. – Его тон не допускал расспросов.
Леся вышла первой. Она не надела плащ. Её светлые волосы в сумерках казались серебристыми, а тонкая рубаха обрисовывала хрупкие, но удивительно четкие линии силуэта. Она стояла на пороге, вглядываясь в наступающую ночь, будто слушая тишину. И тишина эта была обманчива. От леса, который стеной вставал за крохотной, затерянной среди полей деревушкой, доносился шелест. Не просто ветра. Словно тысячи невидимых лапок скребут по коре, тысячи крошечных глаз следят из мглы.
– За мной, – сказала Леся беззвучно, но Никита услышал каждое слово, будто оно прозвучало у него в голове. – Не отставай. Не сворачивай. Что бы ни увидел, ни услышал – не реагируй. Иди. Только иди.
Она ступила за порог. Никита последовал, чувствуя, как холодная земля впивается в босые ноги (сапог ему не предложили). Тихомир замыкал шествие, его шаги были тяжелыми, но невероятно тихими для его комплекции.
Деревня спала. В окнах изб не горело ни огонька. Только их тени, длинные и искаженные в сиреневых сумерках, двигались по пыльной улице. Воздух был неподвижен, но Никите казалось, что его обволакивают невидимые, липкие нити. Полынь за пазухой горела холодным пятном, но не могла заглушить нарастающее ощущение «внимания». Чьи-то взгляды скользили по его спине из-за покосившихся плетней, из темных сеней. Не человеческие. Любопытные. Голодные.