Дорога быстро закончилась, уступив место полю, окаймленному черной стеной леса. Леся шла без колебаний, ее легкая походка не изменилась, будто она скользила не по кочкам и жесткой траве, а по гладкому льду. Лес приближался. И с каждым шагом шелест усиливался, превращаясь в навязчивое, многослойное шипение, шепот, поскрипывание. В нем слышались обрывки слов, смешки, плач ребенка.
– Не слушай, – прошипел сзади Тихомир. – Шишиги болтают. Пустобрехи. Ловят на слабость да на страх.
Никита стиснул зубы, стараясь сосредоточиться на спине Леси, на серебристом отсвете ее волос в последних лучах угасающего дня. Но шепот лез в уши:
– Останься… Сладко тут…
– Домой? А дом твой сгорел… все сгорели…
–Посмотри налево… увидишь мать свою… зовет…
Он не посмотрел. Значок в кулаке горел ледяным огнем. «Мама… Папа…» Мысль о них, о реальных, живых (он верил! Он должен был верить!), была якорем. Он шел.
Темнота под сенью вековых сосен и елей была почти абсолютной. Воздух стал ледяным и густым, как желе. Запах хвои смешался с запахом гниющих листьев, грибов и… медвежьей шерсти? Леся не замедлила шага. Она шла по едва заметной тропинке, которую Никита не видел вовсе. Казалось, она вела их сквозь сплошную стену бурелома, но ветви и корни чудесным образом расступались перед ней, лишь изредка цепляя одежду. Тихомир шел след в след, его дыхание было ровным, спокойным.
Никита же чувствовал себя слепым котенком в мышеловке. Каждый шорох заставлял его вздрагивать. В кустах мелькали огоньки – то желтые, как у кошки, то красные, как угли. Слышалось шарканье, сопение, скрежет когтей по камню. Ощущение «внимания» стало невыносимым. Кто-то тяжело дышал ему в затылок. Он обернулся – лишь мрак и силуэт Тихомира.
– Прямо, – сказала Леся, и ее голос, чистый и холодный, как родниковая вода, разрезал гнетущую тишину леса. – Скоро поляна.
И правда, впереди забрезжил свет. Не лунный – лунный свет не проникал сквозь эту чащу. Это было зеленоватое, мерцающее сияние, исходившее откуда-то снизу.
Они вышли на поляну. Посреди нее, огромный, как башня, возвышался Дуб. Не просто старое дерево. Это было существо. Его ствол, покрытый корой, напоминавшей панцирь доисторического зверя, уходил в небо, теряясь в темноте. Корни, толстые, как тела удавов, извивались по земле, уходя глубоко в почву. И от всего дерева – от корней до самых верхних, невидимых ветвей – исходило то самое зеленоватое сияние. Оно пульсировало, как сердце. И было живым.
Никита замер, охваченный благоговейным ужасом. Воздух на поляне вибрировал, наполненный тихим, низким гудением – песней земли, сном камней, голосом самого Дуба.
– Страж, – прошептал Тихомир, и в его голосе впервые не было насмешки. Было уважение. И осторожность. – Подойди, милок. Но не близко. До первых корней.
Леся остановилась в шаге от гигантских, мерцающих корней. Она повернулась к Никите. Её лицо в зеленоватом свете казалось еще бледнее, глаза – огромными, бездонными озерами синевы.
– Твой черед, Никита Суханов, – сказала она. Голос звучал громче, странно резонируя с гудением Дуба.
– Представься Стражу. Покажи ключ. Готовься к плате. Помни: искренность – твой щит. Ложь – твоя гибель.
Никита сделал шаг вперед. Ноги ватные. Сердце колотилось так, что, казалось, эхом отдавалось в корнях Дуба. Он подошел к Лесе, остановился перед первым, самым толстым корнем, который лежал на земле, как спина спящего дракона. Зеленый свет лизал его босые ноги, холодный и влажный. Запах полыни казался теперь слабым, почти неощутимым, перебитый мощным, древним ароматом дерева, земли и… силы.
Он разжал кулак. На влажной ладони лежал крошечный металлический значок. Сова на книге. Глупый. Дешевый. Искренний. Его связь с домом.
– Я… Никита, – начал он, голос дрожал и срывался. Он кашлянул, собрался. – Никита из… другого мира. Я хочу… домой. Вот мой ключ. – Он протянул руку со значком к корню.
Зеленый свет вспыхнул ярче. Корень под ним… пошевелился. Медленно, как просыпающийся зверь. Из трещин в коре вырвались струйки холодного пара. Гудение усилилось, заполнив все пространство, войдя в резонанс с костями Никиты. Ему показалось, что дерево смотрит на него. Не глазами – всем своим древним, непостижимым существом.