К инструментам присоединился голос певца:
Давным-давно в краю далеком
Среди садов, где яблонь цвет,
Был дом девицы синеокой,
Прекрасной, как златой рассвет.
Дальше следовало весьма поэтичное, хоть и неоригинальное, описание красоты вышеупомянутой синеокой девицы. Ксандер выхватил оттуда фразу «И губы алой розой рдеют среди зимы ее лица» и стал слушать внимательнее. Не та ли это песня о Краснорозинке, которая звучала у Анники на пиру и после которой она больше не пожелала танцевать? Певец, тем временем, повествовал о том, как красавица сказала, что не станет заботиться о невзрачных посевах в своем саду, потому что они совсем не так красивы, как она сама. Ее услышала некая колдунья и в наказание за гордыню наслала на ее земли вечную зиму, а саму девушку заколдовала так, что ее «лицо, как палый лист, иссохло, согнулись плечи, взор погас», и стала она так дурна собой, что всякий смотревший на нее теперь «лишь взглянет — и отводит глаз».
И в наказанье с нею вместе
Пускай томится весь народ,
И не спадет с нее проклятье,
Коль минет ей двадцатый год.
Молва о том, какой страшилой стала Краснорозинка, обошла весь свет, и никто не пожелал связываться ради нее с вредной колдуньей. Только ее детский друг, простой деревенский паренек, не красавец и не принц, преодолел все поставленные колдуньей преграды, доказав тем самым, что любит ее не за красоту и вопреки ее гордыне. В описание этих подвигов певец ловко вплел практические советы по использованию униженных Розинкой растений, множество из которых благородно помогли спасителю в его невзгодах своими полезными свойствами. В конце концов проклятие спало, Краснорозинка вновь сделалась юна и прекрасна, зима отступила от ее страны, но девушка выучила урок, поняла, что важна отнюдь не внешняя красота, в том числе и в ней самой, и жила со своим спасителем долго и счастливо. С исчезновением Анники, доброй, милой и вовсе не гордячки, все это не имело никакого сходства, и Ксандер выкинул бы песню из головы, если бы среди описаний злоключений друга-спасителя не прозвучали такие строчки:
Стоял в камнях тех идол страшный,
Гранитные раскрыл глаза
И молвил голосом ужасным:
Отсюда нет пути назад.
Пойдешь вперед — коня лишишься,
Налево — схоронишь семью,
А вправо коль идти решишься,
То сложишь голову свою.
Ответил юноша отважный:
Раз так, направо я пойду,
И гибнуть будет мне не страшно,
Коль прежде Розинку найду!
Идол страшный с гранитными глазами напомнил Ксандеру треклятую каменную голову, к которой они с Ладой невесть зачем добирались. Знать бы, куда им-то надо “идти решиться”, если они вообще не зря сюда явились.
Закончивший исполнение певец отвесил поклоны захлопавшей и зашумевшей аудитории и отошел к столу, с которого ему немедленно передали полный кубок.
Поддавшись смутному предположению, Ксандер пробрался к нему через толпу.
— Не вы ли недавно играли на празднике в Сумерьковом городище? — спросил он барда.
Певец кивнул, тряхнув вдохновенно растрепанной шевелюрой. Он был еще молод, щегольски одет и весьма небеден, судя по изображавшей языки пламени вышивке на груди. Собранные в Огненной гильдии люди искусства всегда получали за свое творчество изрядный гонорар. Даже удивительно, что кто-то из них снизошел до романтичных скитаний по городам и весям с лютней за спиной.
— Я самый, — сказал он. — Случилось проезжать той стороной, как раз когда местная госпожа задумала устроить торжество.
Вот это удачно! Возможно, странствия и поиски вдохновения развили у господина барда наблюдательность, и в ту ночь он заметил что-нибудь такое, что от внимания остальных пирующих ускользнуло. Начав издалека, Ксандер расспросил его о празднике в Рябинах. Певец отвечал охотно и развернуто, помнил удивительно много деталей — в частности, подтвердил слова Трифолия о том, что после этой самой песни о Краснорозинке Анника больше не танцевала, а вскорости ушла в дом, на ходу вытирая салфеткой испачканный наряд.
— Она барышня красивая, чего ж было не глянуть на нее лишний разок, — ухмыльнулся музыкант, когда Ксандер отметил его внимательность в отношении хозяйки Рябин. — Да только думается мне, она не сильно любит, когда на нее смотрят, хоть и одета была ярко, и сама хороша. Потому и ушла с праздника рано, должно быть. Устала от толпы. Пожалуй, в такой пугливости есть свое очарование — будто не девица, а вольная птичка, с которой поделикатнее нужно, шажок за шажком, как бы не спугнуть. Есть одна прелестная баллада, о девушке, которая саму себя обратила в птицу, чтобы…