Лада выслушала с таким вниманием, что в другой ситуации Ксандер ощутил бы себя польщенным, но сейчас все эти солидные слова он говорил вовсе не чтобы поумничать, а как оберегающую от темных сил молитву.
Стемнело, продолжать путь было невозможно, но оставаться на месте встречи с бесом — тем более. Едва видя друг друга в темноте, Ксандер и Лада добрались до ближайшей ощупью обнаруженной елки. Поиски эти заняли немало времени — очевидно, лунный ущерб уже вступил в свои права. Кажется, наличие при них серебряного оружия в самом деле успокоило Ладу: она перестала поминутно оглядываться и подскакивать от каждого шороха и с привычной деловитостью занялась костром. А вот самому Ксандеру его оружие успокоиться не помогало. Оно есть — все то жуткое, неведомое, о чем болтали дома слуги, что пряталось в Лишнем крыле родительской усадьбы. Оно есть, он своими глазами видел и сколько бы ни пытался убедить себя, что это все им с Ладой привиделось, что всему виной ядовитые лесные испарения или распроклятые грибы, невесть какой дрянью набитые, поверить в это не мог. Поздно вешать замки на дверь, когда враг уже внутри. Но это было единственным, что он мог, и он изо всех своих сил это делал — отрицал. И в итоге до того сосредоточился на изгнании из своих мыслей всей возможной нечисти, всех духов, оборотней и упырей, что когда из трещины в дереве подле него высунулась вдруг трупно-серая когтистая лапа, не закричал только потому, что оцепенел от ужаса. А за лапой тем временем последовал ее обладатель — толстый шумно принюхивающийся к их ужину енот.
О небо.
Лада шуганула зверька, уже нацелившегося на видневшиеся в ее раскрытом мешке припасы. Ксандер заметил среди них объемистый пучок каких-то сухих цветов или трав.
— Прощальный дар от господина подмастерья? — осведомился он.
Лада прищурилась.
— Адельмар тебе прямо покоя не дает, я погляжу! — усмехнулась она. — Это Эльза дала, лечебные травы в дорогу.
Адельмар! Ну и имя.
В чаще неподалеку треснула сломавшаяся ветка, заставив их обоих нервно вздрогнуть. Ксандер честно себе признался, что не представляет, как вообще будет спать отныне и впредь, зная, что где-то там ходят существа вроде того...той, что им встретилась сегодня.
Не выдержав, он спросил:
— Ты раньше видела таких тварей?
Лада помотала головой.
— Про них рассказывают, детей ими пугают, чтоб в Пущу не лезли, разные поговорки про них есть и приметы, навроде того, что в одежде навыворот ходить нельзя, ну или в грязном-рваном всяком, не то бесы за своего примут и к себе уволокут. Они же про нашу одежду не знают, как чего правильно надевать, шнурки не умеют завязывать, поэтому коли кого без обуви да в рубахе задом наперед встретишь — сразу уноси ноги. Еще они в мертвое тело вселиться могут, для того и камни сыплют на кладбищах, чтобы им ходить было больно. Я, может, и понимала, что это побасенки просто, но все равно ведь была мыслишка-то, что, может, оно и правда, раз про них столько говорят.
— Я тоже слышал разные байки, но думал наоборот — раз столько болтают, то значит врут. И нечего в это верить. Если во все верить, то от страха не спастись.
— Это о чем ты?
Ксандер глубоко вздохнул и решил рассказать.
— Я вырос в огромном старинном доме, там было гораздо больше комнат, чем могли по-настоящему обжить трое человек, так что целое крыло стояло закрытое: там не топили, не убирались и не жили, со временем оно превратилось попросту в огромный чулан, куда сносили ненужные вещи, старую мебель и картины, все подобное. И когда я плохо себя вел, меня отправляли «подумать о своем поведении» туда, в это Лишнее крыло. Это было ужасное наказание, потому что там было страшно, очень. Слуги болтали, что в треснутом зеркале там якобы огромного паука видели, который живет в этих трещинах, как в паутине, и что старые портреты убрали туда, потому что они живые, следят со своих холстов, и бес его знает, что еще делают, если остаться с ними в одной комнате… Что там столько пыли, что из нее призраки рождаются, как мыши.
Ксандер усмехнулся, но невольно и поежился от этих воспоминаний.
— Плохо я вел себя частенько, и однажды меня отправили туда на всю ночь. Знаешь, от такого родительского садизма и трехлетний станет прожженным безбожником!.. Мне было восемь, и я за ту ночь перестал верить во всех призраков и чудовищ, сколько их ни напридумывали за человеческую историю. Просто чтобы не свихнуться до рассвета. Сначала я трясся, прижавшись к двери, слышал всякие шорохи, и на стене была какая-то зверски страшная тень, и просто чтобы не думать обо всем этом, я стал вспоминать, что мне рассказывали на уроках. Например, о пауках. Что они не бывают более ладони размером, да и такие водятся только в краях потеплее. Потом вспомнил, что трещины на зеркале появились, когда я сам его и разбил, да и что, в конце концов, в зеркале ничего не может жить, там только отражается то, что перед ним стоит. И так как никаких огромных пауков в нашем климате не водится, то и в зеркале им никак не отразиться. И я собрался с силами и подошел к тому зеркалу. И не было там никакого паука. Не думай — мне в жизни не было так страшно, как тогда! Но то, что я оказался прав, что не существует никаких зеркальных паучищ, в треснутом стекле живущих, потому что это антинаучный бред — это спасло меня лучше любых молитв и волшебных заклинаний. Потом я выяснил, что кажущееся движение глаз портретов — типичное явление, достигается оно всего лишь расположением лица на картине и не имеет отношения к злым духам в масляной краске или чему там еще, и что ужасная рогатая тень — это накрытый платком высокий канделябр, а не призрак. А если бы я тогда позволил себе верить, что байки слуг могут быть правдой? Мне кажется, я бы до утра просто не дожил. Умер бы от страха. Когда взрослеешь, ты сам хоронишь сказки, потому что вера в них начинает слишком дорого обходиться. Это как инициация. После этих похорон ты больше не ребенок.