— Ты цела? — едва управившись с одеревеневшими от холода губами, спросил он.
Лада кивнула, трясясь. Развязав мешок и вытряхнув на землю его содержимое, Ксандер накинул на нее свое сухое одеяло.
— Есть у тебя одежда на смену?
Снова кивнув, Лада потянулась за своим мешком — и замерла. Оба с запозданием поняли, что он такой же мокрый, как и они сами.
— Разведем костер и высушим вещи, — Ксандер встал и отошел в сторону. — Сними мокрое. Я отвернулся.
Не только отвернулся, но отошел за деревья и только там сообразил, что сам ровно так же вымок до нитки. Еле управляясь с бесконечными завязками своими окоченевшими пальцами и даже не ощутив толком разницы между наличием и отсутствием на себе мокрой одежды, Ксандер переоделся из своих собственных столичных вещей в приобретенное в Маковке. Небритый, выряженный по последней крестьянской моде и обретший искреннюю веру в бесов и прочую нечистую силу — посмотрели бы на него сейчас родственники, Гектор, Вероника и остальные! Усмехнувшись, он вернулся на берег. Лада сидела под деревом, закутанная в одеяло по самый подбородок. Ссадина на нем еще сочилась кровью, до жути яркой подле ее совершенно фиолетовых губ.
— Сейчас костер, — Ксандер принялся уже привычным образом укладывать хворост. — А потом лицо твое.
Когда занялся огонь, Ксандер потянулся к мокрому мешку Лады и вытащил букетик презентованных Эльзой трав.
— Что из этого от ран?
— Арника. Это лапчатка, арника вот. Я сама могу, — Лада осторожно высунула из-под одеяла руку и едва успела поймать тут же сползший с плеча край.
— Лучше я.
Сев рядом, Ксандер осторожно вытер с ее ссадины кровь. Розовые капли юрко поползли по шее Лады вниз, под одеяло. Кожа у нее была холодная, будто мраморная, дыхание горячей щекоткой касалось его руки. От этого контраста по спине побежали мурашки.
— Неглубокая, нужно высушить, чтобы бинт не прилипал, и прикрыть чем-нибудь чистым, — сказал он неизвестно зачем, просто чтобы нарушить тишину.
Пахло водой, мокрым деревом и старой шерстью, и еще, наверное, арникой, и кровью, и дымом от костра.
— В Академии лекарей учат? — тихо спросила Лада.
Ксандер впервые видел ее настолько близко: глаза у нее оказались зеленые, холодного голубоватого цвета хвои, а вокруг них акварельными брызгами — светлые веснушки, и маленький белый шрам от оспы возле губ.
— Учат, если ты учишься стрелять или фехтовать. Умеешь убивать — умей сохранять жизнь. Я слушал, но не очень внимательно. Просто столько великих поэтов были по роду дела врачами, и я пытался последовать по их стопам. — Ксандер не понимал, зачем вообще говорит все это, но замолчать не мог. С разговором дело делалось легче, спокойнее.
— Хочешь поэтом быть? — спросила Лада.
— Нет, художником. Но это для себя, а вот если ты пишешь стихи — это так впечатляюще... Сидишь на лекции, смотришь со скуки в окно, а все думают, что ты поэму слагаешь. Эффектно!
— Как запутанно все, — она улыбнулась неожиданно робко, и Ксандер улыбнулся в ответ и подумал, что это был их первый разговор, обошедшийся без насмешек.
Он старательно размял листья арники и прижал их ей к подбородку вместе с лоскутом, оторванным от его чистой рубашки.
— Готово!
Лада поблагодарила. Ксандер потянулся убрать травы обратно и с интересом покрутил их в руках.
— А лапчатка для чего? — полюбопытствовал он.
Щеки у Лады вдруг вспыхнули, она потянулась забрать у него букетик, но сползающее одеяло вновь ее остановило.
— Это... Эльза подсунула все-таки!
Ксандер весело поднял брови.
— Подсунула? Это что, дурман какой-нибудь? — он хотел было понюхать загадочный букетик, но Лада все-таки выхватила цветы у него из рук и выбросила в костер.
— Дрянь ненужная, — прокомментировала она, деловито собирая с земли свою мокрую одежду. — Надо посушиться развесить.
Они развесили одежду на ветках ближайших кустов, и от нее поднялся явственно различимый в холодном воздухе пар, дразняще напоминая о душистом и невозможном банном тепле, а заиндевевшие листья искрились в свете костра, как витрины ювелиров на Драконовом мосту.
— Поэт, художник… — Лада покачала головой. — Как вообще ты сыщиком сделался?
Тон ее прозвучал без обычного презрительного оттенка, поэтому Ксандер решил ответить:
— В детстве все обожали истории про Ловкого Локи и его верного пса, про то, как они самые невероятные дела расследовали и находили виновных. Вот и я захотел. Лет в десять. Потом захотел стать художником, но из мечты профессию не сделаешь, так что я выбрал второе, что когда-то хотел. В медицину меня не тянуло, в религию тоже, осталась государственная служба, юриспруденция. Ну а там я вспомнил про Ловкого Локи и выбрал коронерскую службу.