— Почему было не стать художником?
— Потому что так недолго помереть в нищете. Дело должно приносить деньги, иначе в чем толк.
— Деньги — это только деньги! А дело — это вся жизнь!
— Деньги — это естественный отбор. За все надо платить, и дорого: хорошим врачам, хорошим портным, хорошим мастерам. Не платишь — не ешь, не одет, никем не принят, а в результате — болен, и умрешь, сначала морально, когда все узнают, насколько ты бедствуешь, а потом и физически, потому что попросту не сможешь позвать врача. Так что деньги необходимы, чтобы выживать, а они у тебя есть, либо если ты делаешь что-то ценное для мира и потому ценен сам, либо если есть другие люди, которым ты настолько нужен, что они готовы платить за тебя. Я всегда понимал, что со вторым у меня плохо. Да и с первым тоже как-то не заладилось, — Ксандер замолчал и потянулся подбросить в костер еще веток.
— Но ты же ученый, в Академии был, столько знаешь.
Ксандер горьковато усмехнулся.
— Я не много знаю, я знаю только, как это изображать, — ответил он и посмотрел на нее почти с вызовом. — Сама же видела. Чего бы я ни наслушался в Академии, мне это не помогло. Из-за меня едва не приговорили Васика. Любой селянин в вашем городище умеет и знает больше моего. Может, не о том, чем можно было бы блеснуть на светском приеме, но о гораздо более стоящих вещах. Твой отец знает все, что только можно, про свое ремесло. Марта, наверное, смогла бы кухарить поучить поваров во всех знатных домах в Столице. — Тут Лада чихнула, и он закончил с мрачным смешком: — А я даже не знаю, чем тебя лечить, если что.
— Ореганум вульгарный, — ответила она с неуверенным задором. — От насморка лечит, ты сам же мне сказал тогда.
Ксандер засмеялся. Лада знакомым движением потянулась к шее, ищуще ощупала ее и вдруг резко обернулась к реке.
— О нет… — простонала она.
Только теперь Ксандер заметил, что на ней нет ее вечного искристого ожерелья.
— Зацепилась за плотину, наверное, и порвалось, — Лада вздохнула и крепче закуталась в одеяло.
— Оно что-то значило? — сочувственно спросил Ксандер. — Оберег какой-нибудь?..
— Раз деревня я, то сразу обереги, чеснок в карманах и по подкове на удачу в каждом сапоге?
— Нет, мне просто интересно.
Лада подозрительно покосилась на него, но все же ответила:
— Просто я люблю блестящие вещи. Камешки, бусины... Знаю, что цена им грош, не думай! Но они как будто сказочные. — Она с вызовом посмотрела на Ксандера, как будто предлагая ему рискнуть и засмеяться, но тот не без интереса ждал продолжения, и она отвела глаза. — В детстве отец привез мне книжку. Из города, раскрашенную всю, к каждой сказке там были картинки. С волшебницами, королевнами, чудищами, великими воинами. И на всех картинках фольгой блестящей было сделано оружие, или украшения, или блесточки-заклинания у чародеев. Я в жизни ничего красивее не видала.
Она мотнула головой и придвинулась поближе к огню.
— Мне очень жаль, что оно утонуло, — искренне сказал ей Ксандер.
— Да ладно, просто стекляшки. Вот бобру-то правда досталось — я все ему развалила.
— Это была хорошая идея, с плотиной. Жаль, что тебе все равно пришлось плыть.
— Тебе из-за меня тоже.
— Это другое, так и полагалось — мне помогать тебе, а не наоборот.
Лада хмуро посмотрела на него.
— Что неправильного-то? Что глупая девка полезной тебе, парню, оказалась бы? Так уж это вам против шерсти?
— Не в том дело. — Ксандер никогда не задумывался о причинах и теперь едва подбирал слова, чтобы объяснить. — Это просто… Так положено! Кто сильнее, тот и помогает, должен помогать! Мы сильнее вас, поэтому мы и воюем, защищаем, открываем вам дверь!.. Это не этикет, это… так просто должно быть. Чтобы люди были друг другу нужны. Потому что если каждый сам может открыть себе дверь или не может открыть ее даме, начинается путаница и одиночество, — скомкано закончил он, чувствуя, что говорит как какая-нибудь матрона со свадьбы в Маковке.
— Угу, — протянула Лада. — Вы сильнее, умнее, лучше, а мы только на то и нужны, чтоб вы не вымерли или с голоду не опухли, потому как суп сварить вам не с руки, не по чину! Слышала я такое.
— Любую идею можно изуродовать и оправдывать ей собственную мерзость. Я говорил не об этом.
Лада вдруг улыбнулась.
— Знаю. И спасибо, что вытащил меня.