Она лопнула еще одну ягоду, вздрогнула от звука и засмеялась. Все эти мелкие лесные чудеса превращали ее в совершеннейшего ребенка. Ксандер подошел и тоже сорвал пару ягод.
— Чем кусту так стрельба нравится? — полюбопытствовал он. — Лучше бы птичье пение записывал, или еще что-нибудь красивое.
— Может, он как люди, ценит только то, что редкое, — предположила Лада. — Птицы тут что ни день поют, а вот из ружья стреляют редко.
Ксандер раздавил одну из своих ягод и услышал, как и хотел, пение, вот только вовсе не птичье. Негромкий женский голос выпевал куплет уже знакомой ему песни:
— И в наказанье с нею вместе
Пускай томится весь народ,
И не спадет с нее проклятье,
Коль минет ей двадцатый год.
Голос был Ксандеру незнаком, а вот интонации были очень понятны: так поют или попросту говорят сами с собой идущие в темный чулан или по ночному коридору одинокие дети или путники ночью где-нибудь в лесу, изо всех сил заявляя невидимому злу, что им не страшно.
Лада узнала и голос.
— Это же Анника поет!
Похищенная, истекающая кровью девушка — поет?
У нее красивый голос, подумал Ксандер. Неожиданно низкий, странный для той бледной нежной красавицы с картины, но красивый. Сохраненное странными ягодами в зловещей чащобе пение исчезнувшей девушки — это было словно прикосновение призрака, жуткое, но завораживающее.
— Она любила музыку? — спросил Ксандер, вспомнив разбитую лютню в Рябинах. — Играла и пела?
— У нее было много талантов, — с непонятной горечью ответила Лада и, кашлянув, добавила: — Она была здесь, раз ее голос сохранился. Мы правильно идем.
— Но почему она здесь пела? Она сбежала, уже спаслась сама и мы зря ее ищем?
Лада устало прикрыла глаза.
— Я не знаю. Может, похититель петь заставил, чтоб развлечься. Здесь ее нет — значит, надо идти дальше.
Они продолжили путь. Так глубоко в Пуще, по словам Лады, не бывал из Сумерькова городища никто, даже ее отец и Эльза едва ли забирались в эту глушь. Не видавшие человека звери предпочитали не попадаться им на глаза — всего пару раз Ксандер замечал среди деревьев быстрое движение убегающей лисицы да видел остановившегося на прогалине молодого оленя, от которого Лада торопливо уволокла его прочь. По кустам порой что-то шебуршало, но Ксандер уже слишком устал пугаться и предпочитал думать, что это енотовское ворье примечает, чем бы поживиться. Здесь было слишком пусто и слишком дико даже для разбойников, не говоря уже о каком-нибудь ином человеческом присутствии. Тем больше они удивились, когда обнаружили среди корней аккуратно сложенные бревнышки для костра.
— Кто-то ходит тут, видно, — сказал Ксандер, но не очень понял, хорошо это или скорее жутковато. С наигранной веселостью он повернулся к Ладе: — Какая лесная нечисть ловит жертв на дровишки?
Лада мрачно посмотрела на него, но все-таки усмехнулась и тут же закашлялась.
— Понятия не имею, — отозвалась она, отдышавшись. — Иди возьми их, вот я и погляжу, кто из кустов на тебя кинется!
Исключительно из духа противоречия Ксандер подошел и поднял верхнее полено. На него не кинулся никто, если не считать какой-то оглушительно ухнувшей пичуги, рванувшейся наверх из своего убежища среди бревен.
— Оставь ты их, — явно занервничала Лада, проводив птицу глазами. — Пойдем лучше! Тут лес кругом, уж найдем, чего в костер кинуть. В конце концов, чего на чужое зариться.
Оставив дрова их неведомому хозяину, они зашагали дальше. Земля начала понижаться, и решено было свернуть в сторону от реки, чтобы не оказаться в заболоченной низине. Продравшись через папоротниковые дебри, они вышли на густо усыпанную красивой разноцветной листвой прогалину. И в ужасе замерли, приглядевшись получше.
Землю здесь покрывали вовсе не палые листья, а трупики птиц. Они десятками лежали среди кустов, когтя воздух безжизненно скрюченными лапами. Ксандер пораженно оглядывал кошмарную поляну. Заросли, у которых расстилался этот мертвый ковер, усыпаны были яркими красными ягодами, похожими на плоды шиповника. Он хотел было взглянуть поближе, но Лада схватила его за локоть.
— Не лезь! Это ж помиранец!
— Померанец выглядит не так.
— Я знаю, как он выглядит, все у нас знают, потому как ядовитый он — смерть! Оттого и назвали так. Потому что помирают все, кто его ест! — Она оглядела мертвых птиц. — Свиристельки глупые... Лопают все, что вкусным кажется.