Задумавшись, Ксандер тер кольцо на указательном пальце с такой силой, как будто мог выпытать у него ответ.
“Уверен, ты справишься”.
Так сказал отец перед тем, как Ксандер уехал в Сумерьково городище.
“Уверен, ты справишься. Разберешься, и тебя вернут в Академию. Я договорюсь. В который раз. И надеюсь увидеть, что хребет у тебя есть и отныне ты сам будешь принимать решения. Верные решения”.
Ксандер сунул замерзшие руки в карманы и наткнулся пальцами на револьвер. Учившиеся пользоваться оружием — а значит, убивать — обязаны были учиться медицине, древний закон Стрелы о гармоничном образовании веками никто не отменял. Однако стрельбище и занятия с мэтром баллистиком были, разумеется, значительно увлекательнее лекций о пользе подорожника и лечении хрипов в груди, и Ксандер на вторых обычно дремал, устав от первых. Прислушивался он, разве что, к мэтру анатому, который повествовал об обработке ран и вправлении переломов. Приснопамятный ореганум вульгарный он запомнил только потому, что дома завтрак ему приносили на расписном подносе, изображавшем всевозможные кулинарные и лекарственные травы с названием и применением, выписанными каллиграфическим почерком под нарядными миниатюрами. Конечно, за столько лет поедания каш и пирогов уж можно было выучить, что там написано!
Воспоминание о каше с пирогами отозвалось голодным урчанием в животе. Без позитивного мышления нет смысла мыслить вовсе, говаривал мэтр химик, подкрепляя этой максимой демонстрацию опытов по получению отсутствующих в запасниках реагентов. Вокруг целый лес! В нем может быть что-то полезное! Яростно грызя сухарь, Ксандер сосредоточился на попытках вспомнить другие растения с подноса.
“Розмарин, хорош к рыбам и отгоняет дурные сны”.
“Календула, употребима в зимних салатах и превосходно смягчает больное горло”.
“Таволга, хороша для медовухи и душистого эля, а также утешает жар”.
Таволга была бы очень кстати. Но где взять ее в зимнем лесу?
Хорошо, хорошо, мыслим позитивно. Если верить Белой сойке — а почему бы не поверить народной поэтессе, выросшей в сельской глуши? — таволга растет по берегам водоемов. Что в целом характерно для растений, они вещь постоянная и зимой не улетают на юг, а значит, зимой таволга обретается там же. Возможно, он сумел бы узнать ее по листьям, и возможно, что в корнях и стеблях ее есть то же целительное вещество, что и в цветах… А еще возможно, что он перепутает и вместо таволги принесет Ладе ядовитую дрянь вроде помиранца. Пуща была полна таких растений, о которых не слыхивали в столичных аптеках, а он не Эльза и не отец Лады, чтобы не сомневаться в своих знаниях.
Не сомневаться в знаниях… Лада верит в оборотней, волшебные свойства серебра и злую силу Черномаковки. В то, что пролитая кровь спасает жизнь. Ксандер сидел совсем рядом с костром, но ему все равно было холодно. В груди и горле ныло отвратительной, физически ощутимой пустотой от желания курить, согреться и ни за что не отвечать, не решать одному. Это было почти забытое чувство — все последние дни он даже не вспоминал о папиросах. Глубоко вдохнул пахнущий не тем дымом воздух, Ксандер наклонился к Ладе и вытащил у нее из-за пояса нож. От его движения она проснулась, костер блеснул двумя точками в ее едва приоткрывшихся глазах.
Ксандер заставил себя улыбнуться.
— Я знаю, что делать, — сказал он ей твердо и весело. — Я ведь здоров, значит, могу вылечить тебя своей кровью. Ты сама говорила про такое, помнишь?
Только бы она не вспомнила, что сам он ничуть в это не верил в силу весьма определенных научных причин...
Лада молчала и смотрела на него с таким настороженным, испуганным и несчастным выражением, что Ксандер добавил:
— Тебе не надо себя резать, только мне. — Поморщившись, он быстро провел ножом по своей ладони и протянул ей руку.
Лада помотала головой.
— У меня ведь есть кожа, — пробормотала она. — Через нее не подействует.
Приподнявшись, она тоже резанула себя по ладони и взяла Ксандера за руку. Пальцы у нее были такие горячие, что он будто в самом деле услышал, как шипит на них кровь, точно на углях. Может, Лада права была с самого начала и магия в самом деле есть, или все дело было в Пуще, в наивном язычестве этого их обряда, или в том, что Ксандеру было попросту страшно, бессильно и отчаянно страшно, но он вдруг понял, что не сможет разжать пальцы, даже если захочет. Лада смотрела на него, глаза ее влажно блестели в свете костра, и так же блестели ее зубы между бледными приоткрытыми губами. Что прожито, то твое…Он, похоже, сам уже был болен, потому что его бросало то в холод, то в жар.