Двое полковников с нашей военной кафедры были первыми призваны "на специальные сборы". В Институте все уже примерно представляли, какого рода сборы их ожидают. Но реальность, как оказалось, была далеко впереди предположений.
После выступления Горбачева информации стало больше.
Первые телевизионные кадры со станции я увидел где-то в конце мая-начале июня. Ничего существенного, какая-то машина, какие-то войсковые в странном обмундировании копошатся около нее; все это на фоне стены большого промздания. Гладкие фразы о высоком моральном духе в войсках. После этого пошли кадры о фестивале искусств "Киевская весна". Уральский народный хор после успешного выступления на фестивале гастролирует в расположении армейских частей, задействованных в ликвидации (участники тех многострадальных "гастролей" в течение многих лет безуспешно пытались добиться признания статуса пострадавших от аварии).
В конце мая начали "забривать в партизаны", то есть призывать солдат- и офицеров-запасников на специальные учебные сборы. Поскольку ДХТИ был единственным в республике специализированным ВУЗом с войсковой химической подготовкой, все с тревогой ожидали, что наших потянут сразу. По каким-то туманным соображениям (это я понял позднее, уже будучи в Чернобыле) первая волна призыва широкой сетью прошла по Харькову и Донбассу. Днепропетровск в основной его "переподготовочной" массе не трогали до осени. Тем не менее, первым из штатских в Институте был призван Ваня Кондрашов.
Вторым оказался я.
В общем, я сдался сам.
До сих пор я не могу объяснить сам себе, что же явилось тем последним толчком, который послал меня навстречу Чернобылю.
В один из июньских вечеров в программе "Время" показали короткий репортаж о работе ИМР, инженерных машин разграждения, на Промплощадке. Мой покойной памяти отец, в те времена еще довольно крепкого здоровья отставник, вспомнил свое боевое танкистское прошлое, и, подхваченный угаром патриотической волны, двинул в райвоенкомат. Естественно, ему было отказано: возраст не тот. Пробурчав что-то вроде "Ни хрена они там не понимают...", он с затеей расстался, но его бравый выпад каким-то образом зацепил меня. Я вспомнил рассказ таксиста, подвозившего меня пару дней назад. Один водила из их гаража уже вернулся назад из Чернобыля, где был "в командировке" (в водителях уже тогда была острая нехватка, и засватывали всех, у кого были профессиональные водительские права и кому было тридцать лет и более), весь в волдырях и с белокровием. Он ругал радиацию на чем свет стоит и утверждал, что если неделю беспросыпно алкать, то можно выработать своего рода иммунитет к облучению, а иначе - хана...
И мне подумалось, что как ни убого нас учили на "военке" премудростям защиты от оружия массового поражения, как ни издевались приятели-острословы над косноязычием полковников, часть несложных войсковых познаний о воздействии радиации на человека, о "порядке и методах индивидуальной и групповой защиты от ядерной угрозы" (во, слова какие припомнились!) все же осела где-то глубоко в мозгу. По меньшей мере, эта часть не давала мне повода для беспричинного, панического страха, как у того таксиста. Я помнил коэффициенты поглощения проникающей радиации для различных материалов - брони, цемента, освинцованного стекла. Я помнил старый добрый ДП-5А с его зловещим поддиапазоном до 200 р/ч - если бы я знал тогда, что вскоре мне придется пользоваться этим поддиапазоном, и еще как часто...
Я помнил многие вещи. Как говорили раньше, я был кое-как подкован в этих вопросах. Лучше, чем многие, кого принудительно загребли на спец-сборы. Это давало мнимую уверенность в том, что черт не так страшен, а также рождало некое бравое ощущение потенциальной полезности. Знания, как оказалось, были малопригодны, но на момент похода в военкомат я был полон сознания собственной значимости и благородного желания помочь стране и облучающемуся личному составу участников спец-сборов.
Где-то совсем неподалеку от этой филантропической идеи в мозгу также витала идиотская уверенность в том, что "пронесет", "вывезет", и надежда на вечное наше "авось".
В общем, в начале июня я добровольно пришел в военкомат. Как у секретоносителя со степенью, у меня была бронь от сборов в Чернобыле. Позже, когда в 87-88 годах наступила проблема с кадрами офицеров-запасников, хватали всех без разбора, но шел 86-ой, страна все еще была милостива к своим остепененным сыновьям.