Выбрать главу

Фаррелл питал уверенность, хотя она никогда не говорила об этом, что превращение в волчицу, как правило, дается ей легко, а вот возвращение в человеческий облик - мучительно. Перед самым восходом луны она раздевалась догола, вынимала из волос заколки и застывала в ожидании. Фаррелл ни разу так и не смог заставить себя не зажмуриваться, когда она тяжело брякалась на четвереньки, но в предшествующие этому мгновения он иногда успевал заметить возникающее на ее лице выражение, которого он никогда больше не видел, разве что в минуты любви. И каждый раз оно потрясало Фаррелла, ибо было выражением невиданного счастья, вызванного тем, что ей больше не нужно быть Лилой.

- Я ее знаю, понимаешь? - пытался он втолковать Бену. Она любит цветные фильмы, но единственно потому, что волки не различают цветов. Она терпеть не может "Модерн Джаз Квартет", но пару дней после полнолуния только его и слушает. И все остальное в этом же роде. Никогда не пьет помногу на вечеринках, потому что боится проболтаться. Мне просто трудно уйти от нее, вот в чем дело. Придется тащить с собой все, что я о ней знаю.

- А управляющего она боится по-прежнему? - спросил Бен.

- О, Господи, - сказал Фаррелл. - В последний раз она угробила его пса. Красивый такой был далматин. Она не знала, чья это собака. Теперь, завидев ее, он не прячется, а награждает ее таким взглядом, будто вот-вот зарежет. Что он понастоящему умеет, так это ненавидеть, у него к этому дар от природы.

Он встал и начал натягивать плащ.

- Лучше бы он ее мамашей занялся. Хоть какая-то была бы польза. Я тебе не говорил? - она теперь желает, чтобы я звал ее Берникой.

- Фаррелл, - сказал Бен, - я бы на твоем месте бежал из страны. Честное слово.

Они вышли под февральскую морось, которая никак не могла решиться, чем ей стать - дождем или снегом. До самого угла, на котором он сворачивал к своему магазину, Фаррелл молчал. И только там почти неслышно сказал:

- Нужно быть черт знает каким осторожным. Кому интересно знать, во что иногда превращаются люди?

Настал май и настала ночь, когда голая Лила снова застыла перед окном в ожиданьи луны. Фаррелл возился с посудой, с пакетами для отходов, кормил кошку. В эти минуты он всегда испытывал неловкость. Он как раз спросил у нее: "Как по-твоему, сохранить остатки риса?" - когда звякнул телефон.

Звонила мать Лилы. Она теперь названивала по два-три раза в неделю.

- Это Берника. Ну, как там нынче мой ирландец?

- Все нормально, Берника, - сказал Фаррелл.

Лила вдруг закинула назад голову и мощно, с подвыванием выдохнула воздух. Кошка беззвучно зашипела и смылась в ванную комнату.

- Звоню, чтобы заманить вас к себе в эту пятницу, продолжала миссис Браун. - Ко мне собирается пара старых друзей, и что если не будет никого помоложе, мы так и просидим весь вечер, разговаривая о том, по какой причине у Прогрессивной партии ничего не клеится. Они из этих, знаете, закаленные левые. Так что если тебе удастся уговорить нашу девушку, чтобы она провела вечерок в Скуоресвилле...

- Я у нее спрошу.

"Как она это делает, жуткая баба? - думал он. - Каждый раз, разговаривая с ней, я ощущаю себя женатым человеком. И ведь вижу ее насквозь и ничего не могу поделать."

- Утром переговорю с ней, - сказал он.

Лила дергалась в лунном свете, то ли танцуя, то ли пытаясь не утонуть.

- А, - сказала миссис Браун. - Ну да, конечно. Пусть она мне перезвонит.

Она вздохнула.

- Это такое утешение, знать, что ты рядом с ней. Спроси, не будет она против, если я приготовлю фондю.

Волчица из Лилы получалась красивая: высокая, широкогрудая для самки, движущаяся легко, будто вода, стекающая по скале. Темно- бурая, при определенном освещении отдающая в красноту шкура с белыми пятнами на груди. Глаза бледно-зеленые - такой цвет приобретает небо, когда близится ураган.

Обычно Лила убегала, едва завершив превращение, потому что не любила показываться ему в волчьем обличьи. Но сегодня она неторопливо приблизилась к Фарреллу, двигаясь как-то странно, чуть ли не приволакивая задние лапы. Она подвывала, негромко и тонко, и смотрела мимо него.

- В чем дело? - глупо спросил он.

Волчица заскулила, улезла под стол и принялась тереться боком о ножку. Потом улеглась на пол, перекатилась на спину, при этом звук, трепетавший в ее горле, обратился в странный тоскливый тонкий вопль - не в вой охотящегося волка, а в призывную трель, становящуюся дыханием.

- О Господи, перестань! - с трудом выговорил Фаррелл. Но волчица села и снова завыла, и откуда-то с берега реки ей ответила собака. Волчица помахала хвостом и заскулила.

Фаррелл сказал:

- Ужин будет готов ровно через две минуты. Что с тобой такое?

Из квартиры вверху послышалась топотня, приглушенные испуганные голоса. Еще одна собака завыла, уже поближе, и волчица немного придвинулась к окну, извиваясь, не отрывая зада от пола, словно пытающийся улепетнуть, еще не научившийся ходить младенец. Она через плечо оглянулась на Фаррелла, ее колотила буйная дрожь. Повинуясь внезапному порыву, он схватил телефонную трубку и позвонил ее матери.

Глядя, как волчица, раскачиваясь и стеная, ползет по полу, он описал ее действия миссис Браун.

- Я ее никогда еще такой не видел, - сказал он. - Не понимаю, что с ней.

- О мой Бог, - прошептала миссис Браун. И объяснила ему что.

Фаррелл молчал, и миссис Браун зачастила:

- Этого уже так давно не случалось. Шехтман дает ей таблетки, они наверное кончились или она их забыла принять, она всегда все забывала, с раннего детства. Вечно оставляла термосы в школьном автобусе, а на уроки фортепиано...